Онлайн книга «Тени в переулке»
|
Можно было проехать три остановки на автобусе, но я шел пешком. Я шел сквозь осенний лес, и настроение мое улучшалось с каждым шагом. По дороге на службу я решил заглянуть в кафе «Водопад», тем более что закрывалось это замечательное место 1 ноября. А кафе было действительно замечательное. Пристроилось оно на краю оврага, внизу с шумом падала вода из родничка. Здесь можно было выпить пива и портвейна, который продавался в пятилитровых банках, и, конечно, водки, выдаваемой буфетчиком добрым знакомым. Фирменным блюдом была яичница с колбасой и цыплята, жаренные на вертеле, которых привозили с Кучинской птицефабрики. Любили мы с товарищами по работе зайти сюда и огорчить организм белым хлебным вином. Еще не доходя до «Водопада», я почувствовал божественный запах жареного мяса. В кафе за столиками – пивными бочками – сидели мой добрый товарищ шофер-дальнобойщик Костя Журавлев и четверо работяг с машиностроительного завода. На мангале буфетчик жарил натуральные шпикачки, а стол у моих знакомцев был завален вяленой рыбой, солеными огурцами и крупно нарезанной колбасой. – Давай, давай к нам! – весело заголосили они. Я сел, один из работяг достал две поллитровки и лихо разлил по граненым стаканам. – Ну, давай с праздничком. – С каким? – удивился я. – Как с каким? – загалдели мои собутыльники. – Никиту-кукурузника скинули. Давай. Мы дали. Закусили степенно. – А за что вы его так не любите? – спросил я. – Ты, парень, не из наших, не из рабочего класса, ты статейки раньше писал, теперь порядок наводишь, а мы – работяги. Он протянул над столом сильные мозолистые руки. – Я этими руками себе уважение завоевал и семью кормлю. А что этот пидор сделал? Цены поднял. На молоко, мясо. – На водку, – трагически вмешался Костя Журавлев. – И то верно. Деньги настоящие поменял на фантики, раньше сотня была купюрой, а с десяткой нынче один раз в магазин зайти. А когда работяги пошли свои права качать, он их из пулемета… – Вот мы об этом говорим и ничего не боимся. Это нам Хрущев дал, а при Сталине… – А что при Сталине? – оборвал меня собеседник. – Он рабочих не трогал, он наш класс уважал. Спорить с ним было бесполезно, и мы выпили. Возможно, в этот же яркий осенний день в сторону Усова бежала маленькая «шкода» салатного цвета. Молодая женщина, управлявшая машиной, прекрасно разбиралась в географии подмосковного номенклатурного заповедника. Она остановила машину у самой главной дачи нашей страны. А дальше начались заморочки. Офицеры КГБ, которые раньше охраняли человека, живущего на даче, теперь караулили его, поэтому получили строгий приказ никого не пускать к нему. Но к вахте подошла подруга, которая сама и пригласила посетительницу. Машину оставили у ворот и пошли по длинной дороге. Вошли в дом. В огромной столовой за таким же огромным столом сидел старый лысый человек и горько плакал. Еще несколько дней назад он руководил огромной страной и был Верховным главнокомандующим одной из самых боеспособных армий мира. Всего несколько дней назад… А сегодня сквозь слезы он говорил, что шел по ленинскому пути, а соратники его предали… Маленький эпизод отставки… Он плакал от горя – его лишили власти и от обиды, жестокой и неожиданной, нанесенной людьми, которых он не очень-то и уважал. «Если бы выставить в музее плачущего большевика…» – написал в свое время Владимир Маяковский. Через десять лет эта молодая женщина стала моей женой и рассказала эту печальную историю. Хрущев искренне и свято верил, что идет по пути, начертанному Лениным, как говорили ему всего лишь полгода назад соратники в день его юбилея – семидесятилетия. Я хорошо помню этот знаменательный апрель. Портретов Хрущева не было, пожалуй, лишь на дверях общественных туалетов, а так они висели везде, напоминая забытые сталинские времена, которые так осудил юбиляр. Все было. И очередная Золотая Звезда, и торжественные собрания, и организованное ликование в колхозах и на заводах… В колхозах тем торжественным апрелем мне побывать не удалось, а на заводах я был. Видел мрачных рабочих, слушавших потоки славословий, льющихся с трибун. Они не простили юбиляру понижения расценок и повышения цен на мясо и молоко. В этот день можно было вспомнить и вырубленные яблони в деревнях, и сданных на мясо коров – после введения налогов на каждое дерево, каждую корову. На Востоке даже ишаков выгнали из родных дворов, и они слонялись по улицам селений. Рабочие молчали, только группы скандирования, организованные из парткомсомольского актива, выкрикивали бодрые лозунги. А на экранах телевизоров и в знаменитом документальном фильме «Наш дорогой Никита Сергеевич» соратники крепко обнимали юбиляра, сравнивая его с самим основоположником. Они говорили, а заговор против «нашего» Никиты Сергеевича набирал обороты. Во главе его формально стоял Брежнев, а на самом деле политическую кашу варили комсомольцы, прорвавшиеся к власти во главе с Александром Шелепиным и Владимиром Семичастным. Два председателя КГБ, один бывший, а другой действующий, были огромной политической силой. Тем более что Шелепин, уйдя из спецслужбы, стал фактически вторым человеком в партии, ему подчинялись все органы партийного и государственного контроля. Однажды показывали по телевидению очередной фильм о трудной судьбе Никиты Хрущева. Авторы постоянно педалировали мысль, что вся история со знаменитой выставкой в Манеже была спровоцирована врагами руководителя партии, чтобы поссорить этого смиренного самаритянина с интеллигенцией. Полноте! С кем его хотели поссорить? С десятком художников и писателей? Никита Хрущев в мелочах был не из тех людей, которому можно было внушить чужое мнение. Ему действительно не понравились выставленные картины, и его мнение поддерживал президент Академии художеств Серов. А что касается молодых писателей, он их не читал и не собирался этого делать. Просто они, как любили говорить в те годы, не «разоружились перед партией». Для руководителя КПСС подлинной интеллигенцией был зал, полный творцов социалистического реализма. Мне в свое время пришлось увидеть этих людей вблизи и услышать их пламенные выступления. По заданию редакции я поехал в Театр киноактера, где собрались жаждущие крови Бориса Пастернака авторы трескучих поэм, романов о рабочем классе и трудовом крестьянстве. Что они говорили! Мне даже не верилось, что эти люди именуют себя «инженерами человеческих душ». И только выйдя на улицу Воровского, после завершения спектакля всенародного обсуждения, я понял, что все эти люди смертельно завидовали Борису Пастернаку. Не они, а он получил самую престижную в мире премию за литературу – Нобелевскую и мировое признание, и именно это делало прекрасного поэта врагом творцов, объединенных Союзом писателей. |