Онлайн книга «Дети Арбата»
– Сейчас доложу, – ответил Поскребышев. Ждать пришлось долго. В кабинете Кирова было тихо, все молчали, понимали, что Сталин не случайно не берет трубку. Наконец он взял ее. – Слушаю. – Товарищ Сталин, – сказал Киров, – Запорожец самовольничает, не подчиняется начальнику НКВД Медведю. Бюро обкома просит отозвать Запорожца из Ленинграда. Сталин молчал, потом спросил: – В чем конкретно самовольство? – Вот последний случай, – сказал Киров, – привез из Москвы, от Ягоды, пять человек, без ведома Медведя расставил их на ответственные посты, в секретно-политическом отделе… – Видишь ли, – ответил Сталин, – это внутренние перемещения внутри аппарата НКВД. – Но я секретарь обкома или нет? – с гневом произнес Киров и ребром ладони ударил по столу. – К чему такие ребяческие вопросы? – возразил Сталин. – НКВД – новый наркомат, и, как во всяком новом наркомате, в нем неизбежна перестановка кадров. Согласовать каждую кандидатуру со всеми местными организациями практически невозможно. – Бюро обкома и я лично решительно настаиваем на отзыве Запорожца, – заявил Киров. – Я объяснил все как мог, лучше не умею, – холодно проговорил Сталин. И положил трубку. Некоторое время все молчали. Потом Киров повернулся к Медведю: – Ну что ж, Филипп, в управлении ты хозяин, бюро обкома знает только тебя. Любые сепаратные действия Запорожца пресекай в корне, мы тебя поддержим. Проводив Серго на квартиру, Киров вернулся на пленум. Прозвенел звонок, перерыв кончился, участники пленума входили в зал. Но Марк Александрович дожидался Кирова. – Простите, Сергей Миронович, как Григорий Константинович? – Все пока как будто в порядке, лег в постель, Зинаида Гавриловна вызывает врача. Но вызывать врача Орджоникидзе запретил. Он чувствовал себя лучше, встал с постели, однако на пленум решил не возвращаться, проект решения ему известен, проголосуют и без него. Пересел в кресло, задумался… Сегодня во время их двухминутного разговора со Сталиным в фойе он совершенно отчетливо понял истинное отношение Сталина к Кирову. Орджоникидзе хорошо знал Сталина, знал, что означает, когда Сталин, разговаривая с человеком, не смотрит на него… Наступили сумерки, в квартире зажгли свет, к нему заглянула Зинаида Гавриловна. – Как ты? – Все хорошо, но не зажигай у меня лампу, – попросил Орджоникидзе, – я хочу посидеть один. Он сидел и думал. После сообщения Будягина о странных перемещениях в ленинградском НКВД он несколько раз пытался заговорить со Сталиным о Кирове, хотел прощупать ситуацию, но Сталин уходил от разговора, а потом неожиданно затеял его сам. На Политбюро обсуждалось сообщение Кирова из Казахстана о ходе хлебозаготовок, и Сталин как бы между делом, вне всякой связи с обсуждаемым вопросом сказал: – Я предлагал товарищу Кирову, как секретарю ЦК, переехать в Москву – отказался. Сколько можно сидеть в одном городе? Восемь лет! Хватит! Держать Кирова в Ленинграде – такой роскоши мы не можем себе позволить. Киров – работник союзного масштаба, он нужен всей партии. И больше ничего не сказал, перешел к следующему вопросу. А после заседания, когда уже все разошлись и в кабинете остались только Сталин, Каганович, Молотов, кажется, Куйбышев тоже остался, Сталин сказал Орджоникидзе: – Поговори с Кировым, ведь вы друзья, пусть переезжает в Москву. Нужен русский человек в центральном руководстве. Мы с тобой – грузины, Каганович – еврей, Рудзутак – латыш, Микоян – армянин. Кто у нас русские? Молотов, Куйбышев, Ворошилов и Калинин – мало. После возвращения Кирова из Казахстана Орджоникидзе ездил в Ленинград и передал Кирову предложение Сталина. Киров опять отказался. Рассказывая о своих трениях со Сталиным в Сочи и о дальнейшем конфликте по поводу Запорожца, спокойно и уверенно сказал: – Бесчинствовать Запорожцу в Ленинграде не позволим. Как наивны были все они, как наивны – и он, и Будягин, и Киров. Да разве Сталин не понимал, что Киров не спасует перед Запорожцем? «Выкорчевывание корешков» – всего лишь прикрытие, камуфляж, ничего там Запорожец не выкорчует, не дадут. Что предпринять?.. Остается только одно: выиграть время. Надо задержать Кирова в Москве хотя бы на несколько дней, на неделю. Все обдумать, посоветоваться с товарищами, может быть, удастся уговорить Кирова на переезд в Москву. И главное: неожиданная задержка Кирова в Москве насторожит Сталина, он, возможно, пойдет на попятную, возможно, отзовет Запорожца. Киров вернулся с пленума почти в одиннадцать часов. Орджоникидзе сам открыл ему дверь. – Оклемался? – весело спросил Киров, входя в квартиру. – Как чувствуешь себя? Орджоникидзе сел в кресло, отдышался. – Плохо, Сережа, плохо, побудь со мной пару дней. Киров, собиравший портфель, оглянулся. – О чем ты говоришь? Первого декабря, послезавтра, мой доклад на партийном активе… О пленуме… – Какое дело – доклад… – тяжело переводя дыхание, сказал Орджоникидзе. – Чудов, Кодацкий не смогут сделать доклад? Поживи со мной, Сережа, может быть, не придется увидеться… Киров подошел к нему, взял за руку, посмотрел в глаза. – Отбрось это от себя. И ложись в постель, вызови врача. Приступ стенокардии всегда сопровождается таким страхом. Возьми себя в руки. Куда мне звонить насчет машины? – Я сам позвоню. Орджоникидзе поднялся с кресла, вышел в соседнюю комнату, набрал по внутреннему телефону гараж, позвал к аппарату своего шофера Барабашкина. – Василий Дмитриевич, подавай машину, отвезешь Кирова на вокзал. – И совсем тихо, прикрыв ладонью трубку, добавил: – Да сделай так, чтобы на поезд опоздал. Понял? Орджоникидзе вернулся в столовую, Киров уже собрал портфель, надел пальто, стоя, разговаривал с Зинаидой Гавриловной. – Побудь лучше со мной дня три, – грустно проговорил Орджоникидзе, – а, Сережа, побудь! – Не могу, я же тебе объяснил, первого декабря – актив. Внизу у подъезда раздался короткий гудок автомобиля. Киров обнял и поцеловал Орджоникидзе, обнял и поцеловал Зинаиду Гавриловну, дружески строго сказал ей: – Не ходи у него на поводу, заставляй лечиться. Взял портфель и торопливо вышел. Часы показывали половину двенадцатого. Не доезжая до почтамта, Барабашкин остановил машину, выскочил, поднял капот. – Что случилось? – Подача барахлит, Сергей Миронович, сейчас налажу. – Нет, ждать не буду. |