
Онлайн книга «Приключения Кроша»
![]() Я в отчаянии закричал: — Но ведь это будет заявление не на кого-то, а за кого-то. — Ты глуп! — презрительно сказал Игорь. Я очень расстроился. Такая несправедливость! И никто не возмутился, никто не обратил даже внимания. Все шло по-прежнему. Машины въезжали и выезжали. Работали слесари в цехах, служащие в конторе. Начальник эксплуатации все так же орал по телефону на весь двор. Удивительнее всего было то, что Зуев сам не придавал выговору никакого значения. Работал с нами. Так же задавал Шмакову разные вопросы. И Шмаков приблизительно через полчаса отвечал ему. Вопросы были такие: — Закон тяготения… А если перестанет действовать? Что в небе получится? Полный кавардак. В ответ Шмаков начал почему-то объяснять Зуеву теорию относительности. Шмаков сам ее не понимал и плел несусветную чепуху. А Зуев одобрительно кивал головой. Когда Зуев отошел, я сказал Шмакову насчет несправедливого выговора. Шмаков подумал и ответил: — Плевать! Вадим тоже отнесся к этому равнодушно: — Ха, подумаешь! Вадим по-прежнему носился по автобазе. И нельзя было понять, где он работает. …После работы мы собрались на пустыре и начали разбирать машину. Ту, что притащили из Липок. В помощь нам дали Зуева. Он на автобазе вроде затычки. Некому поручить — поручают Зуеву. Подходили к нам и главный инженер и бригадир Дмитрий Александрович. Но практически руководил Зуев. Одни ребята снимали кузов, другие кабину, третьи вынимали мотор. Мальчики отъединяли крепления, снимали агрегаты, девочки промывали в керосине болты, гайки, шурупы. В машине почти десять тысяч всяких деталей. Проканителились до вечера. На следующий день мы сняли с нее передний и задний мосты, рессоры, руль и развезли их по цехам. На пустыре осталась одна рама. Потом мы и раму стащили на сварку. Остались одни только деревянные подставки. Потом и их кто-то уволок. Все работали хорошо. Как говорит Наталья Павловна, «с увлечением». Всем было приятно сознание, что из старой лайбы получится новая машина. Все понимали, что восстановить машину — большое дело. И работали с энтузиазмом. Меня тоже воодушевляла мысль, что из металлолома мы соберем настоящую машину. И мне было приятно сознавать, что мы со Шмаковым Петром научились кое-что делать. Даже лучше, чем другие ребята. Они знали только отдельные части машины, а мы — машину в целом. И Зуев привык работать с нами, доверял нам. Если кто-нибудь из ребят обращался к нему с вопросом, он кивал мне или Шмакову Петру, мол, покажите. Мы со Шмаковым показывали. Наш авторитет очень возрос. Раньше Зуев меня не интересовал. Даже не нравился. Казался каким-то чокнутым. Меня смешили его глубокомысленные разговоры со Шмаковым Петром. Но постепенно я изменил к нему отношение. Прежде всего потому, что с ним приятно было работать. С другими слесарями мы нервничали, боялись, что не так получится. А Зуева мы не боялись. Он никогда не делал нам замечаний. Даже если мы делали неправильно, говорил: — Ничего, хорошо. А здесь малость поправим. И переделывал за нами. Мне понравилось, как благородно вел он себя в Липках, во всей истории с аварией. Даже не обругал нас. Получил за нас выговор и ничего, молчит. Другой бы хоть сказал: «Вот как из-за вас мне досталось» или еще что-нибудь в этом роде. Зуев ничего не сказал. Чем большим уважением проникался я к Зуеву, тем сильнее переживал несправедливый выговор, полученный им из-за нас. Незаметный, благородный человек. Не умеет постоять за себя. В первую минуту, когда Игорь намекнул мне, что Зуева подозревают в подмене амортизаторов, я хотя и удивился, но не придал этому большого значения. А теперь я понял, что это очень серьезно. Если на Зуева свалили аварию, то могут свалить и амортизаторы. Сошло с одним, сойдет с другим. Безответный человек, вали на него что угодно! И он даже не подозревает об опасности. Спокойно работает и не знает, какая угроза нависла над ним… Что же делать при таких обстоятельствах? Предупредить его? Он не поверит, ничего не предпримет, махнет рукой. Да и как скажешь человеку, что его подозревают в воровстве? Пойти к директору, сказать, что амортизаторы взял Лагутин? У меня нет доказательств. И тут у меня возникла мысль поговорить с самим Лагутиным… Неплохая мысль! Чем больше думал я о ней, тем больше в этом убеждался. Лагутин, конечно, нечестный человек. Но ведь он человек. Рабочий. Неужели он останется равнодушным к судьбе товарища? Может быть, он не такой уж плохой. Может быть, он оступился. Ведь пишут в газетах, что надо помогать тем, кто оступился, надо их перевоспитывать. Может быть, с этого и начнется перевоспитание Лагутина? С мысли, что из-за него пострадает честный благородный, ни в чем не повинный человек. Я представлял себе, как подойду к Лагутину и скажу ему насчет Зуева. Я, конечно, не скажу, что он, Лагутин, подменил амортизаторы. Я скажу: «Зуева хотят в этом обвинить. Но ведь это не так. Зуев этого не сделал». «Ну и что?» — спросит Лагутин. Тогда я скажу: «Он наш товарищ по работе. Мы должны спасти его». «Ладно, — ответит Лагутин, — я подумаю». И вот на следующий день Лагутин явится к директору, положит на стол амортизаторы и скажет: «Владимир Георгиевич, амортизаторы подменил я. Делайте со мной что хотите, но Зуев ни при чем!» Тогда директор спросит: «Что побудило вас прийти ко мне?» Лагутин ответит: «Нашлись люди. Человек, вернее… — Но так как ему будет стыдно, что этот человек простой школьник, то он мрачно добавит: — А кто этот человек, неважно…» «Вы обещаете вести себя честно?» — спросит директор. «Сами увидите», — ответит Лагутин. А в последний день практики, когда мы будем уходить с автобазы, Лагутин подойдет ко мне, протянет руку и скажет: «Спасибо!» Я пожму его руку и отвечу: «И вам спасибо». Ребята спросят, за что это мы благодарим друг друга. «Так, — отвечу я, — за одно дело!..» И больше ничего рассказывать не буду. Так представлял я себе разговор с Лагутиным. Я настолько уверился, что все будет именно так, что в конце концов преодолел страх, который испытывал перед этим разговором. И решил его не откладывать. Я дождался конца смены, догнал Лагутина на улице и сказал: — Товарищ Лагутин, можно вас на минуточку? Лагутин остановился и воззрился на меня. Мы стояли посредине тротуара. |