Книга Двенадцать детей Парижа, страница 109 – Тим Уиллокс

Армия Гриманда продолжала уменьшаться. Его солдаты набивали свои рубашки добычей – по большей части ярким тряпьем – и потихоньку исчезали. Он их не останавливал. Тележки куда-то исчезли, но ему было все равно. Тяжесть в груди усиливалась. Перед глазами все поплыло, и картины разрушений умножились. Предводитель воров закрыл ладонью глаза. Ему уже не было нужды видеть зло, он даже не являлся частью этого зла. Скорее, наоборот: Гриманд вобрал в себя все – кровь, рвоту, слезы, дерьмо, крики, теперь бурлившие в выгребной яме его души. Спотыкаясь, он вошел в открытую дверь, чтобы спрятаться от окружающего безумия, но спасения не было и в этом разграбленном доме. В коридоре в лужах крови лежали тела, из гостиной доносились хриплое дыхание и жалобные всхлипывания. Совесть предназначена для того, чтобы усмирять бедняков, потому что богатые не прислушиваются к ее зову, и гигант всегда презирал и заглушал ее. Приказав себе найти другое утешение, он вытащил из-под рубашки пистолет, опустил оба курка и ворвался в гостиную.

Там Пепин удерживал молодую женщину на столе лицом вниз, а Биго насиловал ее. Лицо Биго было красным от солнечных ожогов и напряжения – он изо всех сил пытался извергнуть из себя семя, но эта женщина, по всей видимости, была уже не первой его жертвой. Оба испуганно посмотрели на Гриманда.

– Оставьте ее, – приказал он. – Мы уходим.

– Что, прямо сейчас? – выдохнул Биго, и его движения стали еще яростнее.

Пепин отошел от стола.

– Соберите тележки и людей. И оставьте ее, – повторил Инфант Кокейна.

– Пепин уже закончил, теперь моя очередь, – запротестовал Биго.

– Я сказал, отпустите ее!

– Ты говорил, что всё общее…

Гриманд выстрелил ему в лицо. Биго отлетел назад, словно от удара копытом, упал на пол и застыл без движения. Король воров посмотрел на Пепина сквозь пороховой дым. Тот уставился на своего подельника, задыхаясь от ужаса, а потом бросился к двери, не решаясь взглянуть на предводителя.

– Пепин! – окликнул его Гриманд.

Юноша замер на пороге, боясь повернуться.

– Тележки. Люди. Уведи всех домой, – распорядился король воров.

Затем он приставил пистолет к голове девушки и нащупал пальцем второй спусковой крючок. Она посмотрела на него и отпрянула, не столько от пистолета, сколько от его лица. Гриманд заколебался. Что он делает? Девушка опять подняла на него взгляд. Ее глаза молили о милосердии, но что это означает, жизнь или смерть, Гриманд сказать не мог. Он отвел назад курок и сунул пистолет за пояс, а потом взял девушку за руку и поставил на ноги:

– Идти можешь?

Гриманд не спрашивал ее имени, а она не назвалась. Несчастная вообще не произнесла ни слова, и он тоже. По мере того как они углублялись в лабиринт Ле-Аля, улицы становились если не мирными, то спокойными. Страх, пропитавший каждый дом, не оставлял места для мира. К ним приблизился отряд милиции, искавший новых жертв, но, встретив взгляд Инфанта Кокейна, ополченцы потупили глаза и поспешно удалились. В голове у него прояснилось. Боль в глазах утихла, и все вокруг вновь стало четким. Гриманд остановился у церкви Сен-Лье и повернулся к девушке:

– Здесь ты найдешь убежище, если захочешь.

– Я должна буду креститься? – были ее первые слова за все время.

– Отец Роберт не фанатик. Мы его попросим.

Девушка кивнула, не глядя на своего спутника.

Внутри было темно, и великан сначала услышал тревожный шепот, а потом увидел людей. Церковь была битком набита беженцами. Ужас, вызванный его появлением, читался на их лицах. Раненые лежали на полу, и старый священник пробирался между ними с кувшином в руках. Наверное, он был глухим, поскольку даже не оглянулся. Второй священник, помоложе, шел к ним по проходу между скамьями. Он был потрясен и разгневан и не скрывал этого. Гриманд знал его как человека искренне верующего, но исполненного истинного сострадания. Мнение святого отца о нем самом его не интересовало.

– Отец Роберт, я буду благодарен, если вы приютите эту девушку, – попросил его предводитель воров.

Роберт поклонился его спутнице и указал на проход, но она колебалась.

– Она боится, что вы заставите ее принять крещение в обмен на убежище, – пояснил Гриманд.

– Мадемуазель, мы примем вас без всяких условий, – заверил девушку священник.

Та расплакалась. Отец Роберт махнул рукой, и две женщины поспешили к ним. Ласково обняв девушку, они повели ее к остальным.

– С ней дурно обошлись, – сказал король Кокейна.

– Я не буду спрашивать кто. Ее здесь не обидят. – Роберт посмотрел на кровавые пятна на рубашке незваного гостя. – Вы тот, кого называют Инфантом.

– Меня зовут Гриманд.

– Одно имя чернее другого. А теперь уходите. Вы их пугаете.

Король воров снял с пояса кошелек.

– Оставьте себе ваши кровавые деньги, – замотал головой священник. – Золото сатаны не купит вам спасения.

– Я не ищу спасения, по крайней мере, в этом доме лжи. Я уплачу дьяволу положенное в той монете, которую он потребует, хотя осмелюсь предположить, что теперь он у меня долгу. Оставьте свое презрение до того раза, когда будете целовать перстень епископа, и выслушайте меня. Это безумие – католическое безумие – продлится не один день, и никто не знает, как далеко оно может зайти. Дверь вашей церкви охраняет только слово…

– Слово Божие.

– Сегодня мало кто надеется на Слово Божие, а среди тех, кто читает другие молитвы, есть и ваши братья-католики. Так что лучше надейтесь на здравый смысл. Наймите сержанта для охраны. Я пришлю сюда одного. Нет нужды вам объяснять, что никто не возьмется за такую работу бесплатно.

Гриманд бросил кошелек в грудь Роберта.

– В отличие от вашей совести Христос простит, если вы заплатите золотом дьявола. Кроме того, вам нужно кормить этих людей, а еда не бывает бесплатной.

Святой отец поднял кошелек, удивившись его тяжести, а король Кокейна повернулся к двери.

– Я буду молиться за вашу мать, хотя ее работа не требует благословения. И за вашу черную душу… – пообещал ему священник.

– Не тратьте слов, – отозвался Гриманд. – Просто наймите сержанта.

По воскресеньям квартал Ле-Аль напоминал сердце, которое перестало биться. В остальные дни недели это был источник жизненных сил города – через него проходило огромное количество еды, которую Париж запихивал себе в глотку от одного рассвета до другого. Каждую ночь тысячи животных, мясо и внутренние органы которых могли удовлетворить любой вкус и кошелек, гнали по Рю Сен-Дени на многочисленные скотобойни, где их убивали прямо на открытом воздухе. Вместе с животными прибывали фургоны, заполненные рыбой и дичью, овощами и фруктами, сырами и вином. Но главным продуктом было зерно, поскольку парижане любили хлеб больше Бога.