Онлайн книга «Братья Берджесс»
Абдикарим думал каждую ночь пятнадцать лет подряд и всегда приходил к одному и тому же выводу. Следовало покинуть Могадишо раньше. Следовало объединить два мира, уживающиеся в его сознании, в один. Когда свергнутый президент Барре покинул Могадишо и сопротивление раскололось надвое, в сознании Абдикарима тоже случился раскол. Если разум живет в двух мирах, он делается слеп. Один мир подсказывал: Абдикарим, в городе льется кровь, отправь жену и дочерей подальше отсюда. Абдикарим внял его совету. Другой мир говорил: останься с сыном и присматривай за лавкой. Его сын, высокий, темноглазый, в ужасе смотрел на отца, и позади него улица, стены, все переворачивалось вверх дном, тонуло в дыму и пыли, а потом сын упал, как будто его руки дернули в одну сторону, а ноги в другую… Кошмар длился вечность, две вечности, но пристрелить человека было недостаточно для жестоких, рано повзрослевших мальчишек, которые ворвались в лавку и разнесли все в щепки, размахивая большими американскими ружьями. Один из них зачем-то – просто так – стал колотить Бааши прикладом, пока Абдикарим полз к сыну. Во сне он никогда не успевал доползти. На крик прибежала Хавейя, зашептала ласково, сделала ему чаю. «Ничего-ничего», – говорила она, потому что Абдикарим каждый раз извинялся, разбудив ее своими воплями. – Тот мальчик, Зак Олсон, режет мне сердце, – признался он ей однажды ночью. Хавейя кивнула. – Понимаю. Он непременно свое получит. Федеральный прокурор готовится его наказать. Священница Эставер точно знает. Абдикарим покачал головой в темноте. С его лица по шее стекал пот. – Нет, не понимаешь. Он режет мне сердце. Ты не видела, он не такой, как описывали газеты. Он перепуганный… – Абдикарим закончил еле слышно: – ребенок. – Мы в стране, где живут по закону, – ответила Хавейя успокаивающе. – Он напуган, потому что нарушил закон. Абдикарим все качал головой. – Неправильно это. Закон или нет, неправильно продолжать сеять страх. – Именно поэтому его накажут, – терпеливо повторила Хавейя. Абдикарим взял у нее чашку, отпил немного и отправил Хавейю спать. Но сам не уснул, просто лежал в поту, и в его сердце горело одно вечное желание – вернуться туда, где погиб его сын. Это был самый кошмарный момент в жизни Абдикарима, и все равно он хотел вернуться туда, тронуть пальцами мокрые волосы, взять его руки в свои… Никого на свете он не любил так сильно, и, несмотря на страх, а может, именно из-за страха желание прижать к себе изломанное тело сына было чистым, как голубое небо. Лечь на то место, зарыться лицом в землю или щебень, которые за прошедшие годы успели сто раз смениться, – и все, больше он ничего не хотел. Бааши, сын мой… Абдикарим лежал в темноте и вспоминал диск, который взял в библиотеке вскоре после переезда в Ширли-Фоллс. Диск назывался «Мгновения американской истории», но из всех мгновений Абдикарим много недель пересматривал лишь одно – убийство американского президента. Он смотрел, как первая леди в розовом костюме перелезает через сиденье автомобиля, пытаясь дотронуться до куска того, что было ее мужем. Говорили, что ее интересуют лишь деньги и наряды. Абдикарим знал, что это не так. Он своими глазами видел все на пленке. Эта женщина пережила то же, что и он. И хотя она уже умерла (дожив до таких же преклонных лет, как Абдикарим), он считал ее своим тайным другом. Утром после молитвы вместо того, чтобы пойти в свою лавку, Абдикарим направился в унитарианскую церковь на Пайн-стрит, надеясь встретить там Маргарет Эставер. Прошел месяц. Подходил к концу февраль, и хотя землю в Ширли-Фоллс еще покрывал снег, солнце уже поднималось выше на небосводе, и бывали дни, когда оно припекало по несколько часов; тогда снег таял и блестел под желтым светом, согревающим бока домов, а по краям парковки у торгового центра бежали ручейки талой воды. В воздухе еще разливался весенний свет, когда Сьюзан заканчивала работу и шла к машине через большое асфальтированное пространство. В один из таких дней у нее зазвонил телефон, едва она села за руль. В отличие от большинства людей, Сьюзан никак не могла привыкнуть к сотовому телефону и каждый раз вздрагивала от звонка. Голос Чарли Тиббетса сообщил ей, что в конце недели федеральная прокуратура обвинит Зака в преступлении на почве ненависти. Раньше они не могли доказать, что в его действиях был умысел, но теперь у них все готово. Информация получена от собственного источника в прокуратуре. Чарли говорил устало. – Мы будем бороться. Однако дело плохо. Сьюзан выезжала с парковки так медленно, что ей нетерпеливо сигналили. Она проехала мимо полосы сосен, миновала перекресток, не снимая темных очков, оставила позади больницу, церковь, старые деревянные постройки и остановилась у дома. Зака она нашла на кухне. – Готовить я не умею, зато умею включать микроволновку. Вот, купил тебе замороженную лазанью, а себе макароны с сыром. А еще есть яблочное пюре. Чем не ужин! Он накрыл на стол и был очень собой доволен. Сьюзан вышла в прихожую повесить пальто. Стоя у дверцы шкафа, она плакала и утирала слезы перчаткой. Она не хотела ошарашивать Зака новостью. Подождала, пока он поест, и только потом рассказала. И встретила его взгляд. Зак посмотрел на стены, на раковину, потом опять на нее. Заскулила собака. – Мамочка… – наконец выговорил Зак почти шепотом. – Спокойно, все будет хорошо. Он смотрел на нее, приоткрыв рот, и медленно качал головой. – Милый, дядя Джим и дядя Боб наверняка снова приедут. Мы все тебе поможем. Ты же справился в прошлый раз. Зак качал головой. – Мам, я читал в Интернете. Ты не представляешь. – Сьюзан по голосу чувствовала, что во рту у него пересохло. – Теперь все гораздо, гораздо хуже. Он встал. – Почему, милый? – Она постаралась спросить это очень спокойно. – Чего я не представляю? – Как судят за преступления на почве ненависти. – Как? – Сьюзан со всей силы пихнула под столом несчастную собаку; ей хотелось заорать на скулящую псину, тычущуюся ей в колени. – Сядь, милый, и расскажи мне. Зак остался стоять. – Лет десять назад или типа того один парень, не помню где, сжег крест перед домом каких-то чернокожих, и его посадили на восемь лет. Он чуть не плакал, белки глаз покраснели от проступивших сосудов. – Зак. Ты не жег никаких крестов ни перед чьими домами, – произнесла Сьюзан тихо и твердо. – А другой прокричал какие-то угрозы чернокожей женщине и сел на полгода. Мам, я… Я не могу. Он медленно опустился на стул. – С тобой ничего такого не случится. – Почему ты уверена? – Потому что ты ничего такого не сделал. – Мама, ты видела судью. Он велел в следующий раз приходить с зубной щеткой. |