Онлайн книга «Неизвестный солдат»
— Оружие бросил. Солдат называется! За такие дела — трибунал. — Это известно, — огрызнулся Огородников. — Идите к машинам! — приказал Бокарев. Все вышли на пустую проселочную дорогу к своим старым, потрепанным машинам — двум «ЗИСам» и трем полуторкам. Стоя на подножке, Лыков объявил: — Кабину прошил, гад! — Это он специально за тобой гонялся, Лыков, — добродушно заметил Краюшкин. — «Который, думает, тут Лыков?..» А Лыков эвон куда уполз… — Не уполз, а рассредоточился, — отшутился Лыков. Бокарев хмуро поглядывал, как Огородников прикрывает срубленным деревом кабину и кузов. Хочет доказать свое! Командирским голосом он приказал: — По машинам! Интервал пятьдесят метров! Не отставать! Километров через пять они свернули с проселка и, приминая мелкий кустарник, въехали в молодой березняк. Прибитая к дереву деревянная стрелка с надписью «Хозяйство Стручкова» указывала на низкие здания брошенной МТС, прижавшейся к косогору. — Приготовить машины к сдаче! — приказал Бокарев. Он вынул из-под сиденья сапожную щетку и бархатку и стал надраивать свои хромовые сапоги. — Товарищ старшина! — обратился к нему Лыков. — Чего тебе? — Товарищ старшина, — Лыков понизил голос, — я бывал в этой ПРБ, тут порядки такие: кто прибыл без сухого пайка, тех посылают на продпункт, в город. — Ну и что? — В городе продпункт, говорю… — Вам выдан сухой паек. — А если бы не выдали? Бокарев сообразил наконец, на что намекает Лыков, посмотрел на него. Лыков поднял палец. — Город все-таки… Корюков называется. Женский пол имеется. Цивилизация. Бокарев завернул щетку и мазь в бархатку, положил под сиденье. — Много берете на себя, рядовой Лыков! — Обстановку докладываю, товарищ старшина. Бокарев оправил гимнастерку, ремень, портупею, просунул палец под подворотничок, покрутил шеей. — И без тебя есть кому принять решение! Обычная, известная Бокареву картина ПРБ — походно-ремонтной базы, размещенной на этот раз в эвакуированной МТС. Рокочет мотор на стенде, шипит паяльная лампа, трещит электросварка; слесаря в замасленных комбинезонах, под которыми видны гимнастерки, ремонтируют машины. Движется по монорельсу двигатель; его придерживает слесарь; другой, видимо механик, направляет двигатель на шасси. Мотор не садился на место, и механик приказал Бокареву: — А ну-ка, старшина, попридержи! — Еще не приступил к работе, — отрезал Бокарев. — Где командир? — Какой тебе командир? — Какой… Командир ПРБ. — Капитан Стручков? — Капитан Стручков. — Я капитан Стручков. Бокарев был опытный старшина. Он мог ошибиться, не распознав в механике командира части, но распознать, разыгрывают его или нет, — тут уж он не ошибется. Его не разыгрывали. — Докладывает старшина Бокарев. Прибыл из отдельной автороты сто семьдесят второй стрелковой дивизии. Доставил пять машин в ремонт. Он лихо приложил, потом отбросил руку от фуражки. Стручков насмешливо осмотрел Бокарева с головы до ног, усмехнулся его надраенным сапогам, его франтоватому виду. — Очистите машины от грязи, чтобы блестели, как ваши сапоги. Ставьте под навес и приступайте к разборке. — Понятно, товарищ капитан, будет исполнено! Позвольте обратиться с просьбой, товарищ капитан! — Какая просьба? — Товарищ капитан! Люди с передовой, с первого дня. Позвольте в город сходить, в баньке помыться, письма послать, купить кое-чего по мелочи. Завтра вернемся, отработаем — очень просят люди. Все просятся в город. И лучше отпустить их сейчас, иначе потом сами будут бегать. Раньше чем через два дня их машины все равно не пойдут в ремонт — очередь. А уж тогда он с этого франта потребует работу. — Идите! Завтра к вечеру быть здесь. Опоздание — самоволка. Теперь они шли по полевой дороге. Впереди Бокарев с Вакулиным, за ними Краюшкин, Лыков и Огородников. Над ними хмурое осеннее небо, вокруг неубранные поля. — Какие хлеба богатые погибают… — вздохнул Краюшкин. — Сентябрь, — подхватил Лыков, — в сентябре свадьбы гуляют. — Жених нашелся, — усмехнулся Огородников. — А чего ж, — примирительно сказал Краюшкин, — он еще парень молодой, может жениться. Хочешь жениться, Лыков? — Да я уж три года как женат. — И молодец! — одобрил Краюшкин. — Рано жениться — детей вовремя вырастить. Сейчас ребята у меня большие: один в ремесленном, другой в школе. А вспоминаю я их маленькими. Спать их, бывало, уложишь, а они все не угомонятся, головки с подушек поднимают, как ежики. Младший, Валерик, добрый, жалостливый, кошек, собак любит, кроликами интересуется. Какой где птенчик из гнезда выпал — обратно положит. Доктором будет. — «Дети — цветы жизни», глубокомысленно изрек Лыков, — Максим Горький сказал. Сейчас, конечно, трудно — война, да ведь на то они и дети, в любом климате акклиматизируются: приспосабливается детский организм. — К голоду не приспособишься, — желчно заметил Огородников. — Извините, что перебиваю вас, — опять обратился Лыков к Краюшкину, хотя вовсе не перебивал его, — но детям надо давать самостоятельность. В какой-то книжке я читал, видный ученый написал, профессор… — Лыков! — перебил его Огородников. — А у тебя дети-то есть? — Не пришлось обзавестись. — А рассуждаешь — боронишь, как борона. — Нет, — возразил Лыков, — я хоть в этом деле не специалист, но скажу… Огородников опять перебил его: — Чтобы детей иметь, специальность не требуется. У меня их четверо, без университетов сработал. Краюшкин аккуратно прислюнил окурок, спрятал его за отворот пилотки, рассудительно заключил: — Да, трудно с детьми, и без детей худо. Я и на Кузнецком работал, и в Магнитогорске, бросало во все стороны. Бараки, особенно не разгуляешься, тем более с детьми. — Выходит, вы заслуженный человек, товарищ Краюшкин, — восхитился Лыков, — все пятилетки объездили. — Довелось, — подтвердил Краюшкин. — Представляли меня к медали «За трудовое отличие», да затерялись где-то бумаги. Все думали: получит Краюшкин медаль, а он не получил. Смеху было… — На фронте получите, — утешил его Лыков. — Теперь, как вперед пойдем, их много будут раздавать, мне один лейтенант говорил. |