Книга Через сто лет, страница 41 – Эдуард Веркин

– Понимаю. Сейчас с живыми цветами плохо, сама знаешь. Летом возле болота можно набрать, там ландыши растут…

– Ландыши не ландыши, а цветы должны быть цветами, – заключила Костромина. – Яркими. Розы, тюльпаны там. Гвоздики всякие. Идеи какие-то есть?

– Гвоздики…

Я почесал голову. Гвоздики. Какие гвоздики в нашем городе? Тут дождь все время, слякоть, влажность, разве что на старом кладбище, там что-то растет. Флоксы или мимоза, белые. Но не сейчас опять же, сейчас зима.

– На кладбище есть цветы, – сказал я. – Там труба проходит, теплотрасса. Если под ней поискать, то наверняка есть. Там тепло и влажно.

– Нет, Поленов, с тобой далеко не уедешь. – Костромина погладила Кузю. – Кто же девушке дарит цветы с кладбища? Эх ты… А еще на Меркурий лететь хочешь.

Я глупо улыбнулся.

– Слушай меня, астронавт. Знаешь, где Трубная улица?

– Кто ж Трубную не знает? Возле реки, там, где порт старый. Знаю улицу.

Ее Трупной все, само собой, зовут. Трупная улица, город Смертозаводск.

– В самом конце там живет один любитель, – сказала Костромина шепотом. – Фамилия у него… Фамилию я не помню, а дом у него ближний к Старому мосту, мимо не пройдешь. И сад рядом. В саду цветы растут, в теплицах.

– Зачем? – не понял я.

– Что зачем?

– Цветы ему зачем? Странное увлечение.

– Тянется к прекрасному, хочет стать выше. Пойдешь к нему, сорвешь цветы, составишь букет.

– А сколько цветов в букете должно быть?

Костромина задумалась.

– Не знаю, – сказала она где-то через минуту. – Не знаю, сколько должно, знаю, сколько не должно. Четыре. Это знак смерти. Сорви штук семь… Только клыки лучше подточи.

– Так я пилил недавно.

– Опять отросли. Подточить надо. Поленов, ты что себя так запускаешь?

– Так как я подточу? – растерялся я. – У меня точило сломалось…

– Ладно, иди так, – сказала Костромина. – Сорви семь штук и подари.

– Кому? – не понял я.

– Свете.

– Какой Свете? – я не понял еще сильнее. – Она же еще не приехала.

Некоторое время Костромина смотрела на меня, как на дурака. Как на сумасшедшего.

– Понятно, что не приехала, – усмехнулась она. – Но ты все равно иди.

– Зачем?

– Потренируйся. А как Света приедет, ты будешь уже совсем подготовлен, ничто тебя не смутит, не растеряет.

– Ты уверена? – неуверенно спросил я.

– Абсолютно. Беги. Правда, Кузя?

Про Кузю мы совсем забыли, он тем временем залез под стол и напрудил там целую лужу, наверное, этим поступком он тоже намекал, что надо мне бежать.

– Беги-беги, – повторила Костромина.

Я уже было сорвался, но тут вспомнил. Сунул руку в карман, достал резиновую мышь, кричащую не своим голосом. Взял и протянул ее Костроминой.

– Это что? – спросила Костромина.

– Мышь. Но она неправильная только.

– В каком смысле?

Я взял и сжал мышь, и она запищала пронзительным голосом, хотя раньше всегда крякала, я ведь точно слышал. Для убеждения себя в этом я еще несколько раз сжал мышь, и она снова пискнула.

– Она раньше крякала, – сказал я. – Точно крякала.

– Раньше крякала, сейчас не крякает. Это мило. Спасибо. Конечно, это не букет роз, а подержанная каучуковая мышь… Но все равно. Приятно. Поленов, я вижу, что ты все-таки на верном пути, ты меня радуешь. Беги.

Костромина взяла мышь, подержала ее в руках и спрятала в карман.

А я побежал.

По пути я думал о том, что сегодня выдался беспокойный день. Школа, потом соулбилдинг с вышкой, потом Костромина с Кузей, теперь вот за цветами бегу. Существование как-то ускорилось, непривычно и непонятно. Кузя не произвел на меня особого впечатления. Вот теперь бежал. Ну, не очень далеко, конечно, я убежал – наткнулся на велосипед. Мощный, современный, и всего-то руль свернут, наверное, девчонка бросила, чинить не стала. Я быстренько выправил руль и покатил на Трубную.

Было часов девять, рабочий день закончился, на улицах было уже достаточно много народа, который бродил туда-сюда, возвращался домой или наоборот, заранее двигал на свою смену или просто не знал, что ему делать. Мне приходилось между ними лавировать, пару раз я сшибал незнакомых вуперов, пару раз они меня сбрасывали на асфальт, и один раз я едва не угодил в люк, который забыли закрыть. Город я пересек минут за сорок, это было неплохим результатом для вечера и дождя.

Трубная тянулась от Соленого холма в сторону запада, я, с трудом удерживая баланс на скользкой брусчатке, катился вниз. У подножья холма случилось-таки зловещее – штаны затянуло в цепь, колесо заклинило, меня швырнуло вперед, я пролетел метров десять, в лязге, воде и грязи. Сел.

Передо мной текла река. Завод металлопластики на противоположном берегу сбрасывал в реку теплую техническую воду, и здесь было теплее, чем в городе. Снега здесь совсем не было, даже единичных снежинок, только дождь. Он заливал город, реку, рыбаков на серой песчаной отмели, и далекое Заречье на излучине, и лес, черный и понурый от воды. Над лесом парусами взвивался туман, а еще за туманом проглядывал свет от уже севшего солнца, и над ним плясала вечерняя радуга, розовое пространство, распиленное на семь ярких полос, все это называлось красотой. Каждый год к нам приезжали художники, наши, вупырские, а два раза даже настоящие, люди. Они устраивались здесь, на Набережной, и рисовали радугу, а мы прибегали смотреть – и висели на Старом мосту, глядели, как художники рисуют водоустойчивыми красками и как дождь эти краски все равно размывает, как этюдники плачут как будто разноцветным счастьем.

Наверное, зимняя радуга была единственным, что оправдывало существование нашего города. Именно из-за нее река еще текла, болота не выплескивались на нашу сторону, а солнце всходило.

Сейчас художников на реке не было, но я все равно представил эту красоту, попробовал уцепиться за нее, но, как всегда, у меня не получилось ничего. Я, как всегда, увидел лишь реку, серую, холодную, в пузырях дождя, коричневую глину, скучные камни, пар, идущий над водой, у Старого моста дом со съехавшей набок крышей, парник, похожий на стеклянный куб.

Видимо, в этом доме и обитал цветник. Цветовод то есть. Мастер георгинов.

Забора никакого не виделось, и вообще никаких укреплений, я вдруг подумал: а что, если пойти к этому цветочному вуперу и просто попросить? Дай цветочек, а? Но потом почти сразу подумал, что выпрошенные цветы наверняка не имеют такой ценности, как цветы, похищенные во имя любви, и решил не идти прямым путем.

Я стряхнул с себя остатки велосипеда, хорошенько размахнулся и зашвырнул их в реку. Потом двинул к парнику. Парник пробил головой – почему-то мне показалось, что делать надо именно так. Пробил и проник внутрь. Тут было тепло и влажно, под прозрачным потолком тянулись горячие трубки, на которые капала вода, отчего в парнике создавалась тропическая атмосфера.