Онлайн книга «Через сто лет»
|
Костромина улыбнулась. – Зачем? – В «Сумеречных скрижалях» что написано? Вся сила – в клыках, ты же сам говорил. Вот я их и выдрала. Чтобы утратить силу. Знаешь, я, кажется, и раньше про такое слышала – что вуп без клыков перестает быть вупом. Ясно? Костромина еще раз показала мне зубы. Вернее, уже почерневшие дыры. Две вверху, две внизу. Страшно. Уродливо. Еще хуже, чем было. – А нижние-то зачем выдрала? – не понял я. – Там же не говорится – какие именно выдирать надо. Вот, на всякий случай. – И как? Костромина прислушалась к ощущениям. – Чего-то не хватает, необычно так, точно босиком… Зато другое проявилось. Кострома схватила меня за руку, поволокла в прихожую, к зеркалу. – Я начала отражаться, – сообщила она с к.б. энтузиазмом. Костромина отключила плазму, подскочила к зеркалу. – Гляди. В зеркале действительно что-то промелькнуло. Вроде как тень какая-то. – Видал? – Кострома ткнула пальцем в стекло. – Видал? Я пожал плечами. – Эх ты, вупырь – костяная башка… – Костромина еще немного покривлялась перед стеклом, но больше в нем ничего не отразилось. Я включил плазму. И через три секунды мы уже пялились на себя. Я и Костромина. Рядом. Я ее на полголовы выше. И глаза краснее. И без парика. А вообще-то ничего смотримся. Как пара. – А почему ты без цветов был? – поинтересовалась Костромина. – Где? – В дельфинарии. Ты же должен был нарвать цветов, почему их не взял на представление? – Я не нарвал цветов, – признался я. – Почему? – Это… понимаешь, во-первых, этот твой цветник выстрелил в меня дробью. Костромина промолчала. Похоже, это обстоятельство ее не очень удивило. – Во-вторых… – Значит, стрелял, говоришь? – вдруг переспросила она. – Стрелял. И, между прочим, попал. – Куда? – спросила Кострома с необычной живостью. Я постеснялся ответить. Конечно, на самом деле я не знаю, что такое стеснение. Но я, как и все вупы, представляю, когда его надо делать. – Так куда же он все-таки попал? – продолжала настаивать Костромина. – Только, Поленов, прошу тебя выражаться приличнее. Как надлежит. Я с трудом сформулировал – все-таки я непривычен к интенсивной интеллектуальной деятельности. – Понимаешь, Костромина, этот негодяй попал мне в то место, на котором мы обычно сидим. – В голову, что ли? Юмор. Я понял, юмор. Каждый человек должен уметь хорошо шутить, судя по всему, Костромина на своем соулбилдинге вовсю овладевала чувством юмора. Юмор нам сейчас не помешает, после Лужицких надо почаще смеяться. Я засмеялся. Как полагается, отвратительно. Вот если взять гвозди, изогнуть, спаять в ежа и кинуть в водосточную трубу. Или если гайки в кастрюле взбивать. Так вот. Гзха-гзха-гзха. Но Костроминой все равно понравилось. – Я поняла, куда тебе угодила эта шрапнель, подробно можешь не объяснять, – сказала она. – Это, если говорить честно, здорово. Можно сказать, даже отлично… Нет, отлично, что он в тебя попал, однако плохо, что попал в столь… карикатурное место. Одно дело такая история: влюбленный юноша лезет за цветами, чтобы подарить их своей девушке. Но попадает под огонь озверевшего садовода – пуля застревает у него в голове… – Ну, застревает, – без особого энтузиазма сказал я. – И что? Кого этим удивишь нынче? – Ты, Поленов, темная личность. В школу ходишь зазря совершенно, впустую. – Я в технологический хотел, на конструктора, да не взяли, сама знаешь, туда без школы не берут… – Хватит жалиться, Поленов, я тебе не шиншилла, меня разжалобить трудно. Ты совершенно не учитываешь человеческую психологию. Надо глубже понимать проблему, смотреть в суть. А суть такова. Света выросла на Новой Земле. Она, конечно, вампиров изучала, но мы для нее все равно как люди. И если она услышит, что кто-то получил пулю за цветы, она, конечно, растрогается. Понял? – Понял. Только… – Кстати, а это идея. – Костромина почесала подбородок блестящим серебряным ногтем. – Что за идея? – не понял я. – Идея проста. Я возьму пистолет, стрельну тебе в башку, а мы скажем, что цветовод. А ты как бы пострадал за любовь… А? Я почесал голову. Конечно, интересная мысль. Стрельнуть неплохо, главное, в глаз не попасть, глаза плохо отрастают, а ходить полгода с повязкой совсем не хочется. – Ну, давай, – сказал я. – Стреляй. Только не в глаз. В лоб давай. Костромина уставилась на меня с удивлением. – А ты, Полено, молодец. Готов ради любви многим пожертвовать. – Да, – сказал я. – Готов. – Молодец. Рада за тебя. Я подумаю. В голову благороднее, чем в… В наоборот. Цветовод-то, кстати, свинцом стрелял? Или солью? – Серебром. Костромина поморщилась. – Это жертва, – сказала она. – Безусловная. Сидеть-то как? – Неприятно. Чешется. Я почти все извлек, совсем немного осталось. – Придется терпеть. Я вздохнул. – Нет, конечно, я могу тебе выдавить… Или выцарапать. На секунду я представил эту картину. Вот я лежу, Костромина склоняется надо мной, а в руке пинцет… вернее, клещи. Не очень весело. – Само выйдет, – сказал я. – Через пару месяцев. Потерплю. Да почти не чувствуется. – Молодец в четвертый раз. И все равно непонятно… Где букет? Понятно, что тебя расстреляли, это хорошо. Но букет-то ты собрал? Кострома осторожно понюхала воздух. – Там, – я кивнул в сторону реки. – Так… Почему там, а не здесь? – Да у него все цветы ненастоящие. Одни пластмассовые, другие бумажные, а третьи вообще железные. – Железные цветы? – удивилась Костромина. – Он что, псих? – А я откуда знаю? Нет, наверное, не псих. Все равно цветы настоящие у нас плохо… так хоть пластиковые будут. Красиво. – Что ты в красоте понимаешь, Поленов? Тебе бы только… Я даже не знаю, что тебе стоит делать, ты никакой… Костромина замолчала. Некоторое время она ощупывала свое лицо, со страхом и с отвращением, потом сказала: – С цветами не получилось. Надо попробовать что-то новенькое. И чем скорей, тем лучше, Беловоблов с Груббер на месте не стоят. Я представил, как Груббер и Беловоблов не стоят на месте, и мне стало почему-то весело. |