Книга Через сто лет, страница 55 – Эдуард Веркин

– А ты что, боишься? – тут же ухмыльнулся я.

– Нет. Я не боюсь. Просто…

– Просто ты боишься, – повторил я.

– Конечно, не до смерти, – успокоила Костромина. – Это бессмысленно.

– Почему это бессмысленно? – поинтересовался я. – По-моему, как раз не бессмысленно. Раньше так всегда делали. Он… – Я указал на Беловоблова. – Он встал на моем пути и должен быть… это… строго наказан. Я должен расчистить жизненные пространства, ведь правда?

– Смотри, как бы тебя самого не наказали, – огрызнулся Беловоблов. – Смотри, как бы тебя самого не расчистили.

– Никаких смертей нам не нужно, – сказала Костромина. – Это не отвечает нашим общим интересам. И обесценит всю дуэль.

– Это почему это?

– Потому. Если кто-то погибнет, то мы не сможем показать нашу дуэль Свете – сразу начнется дознание, и победителя серьезно накажут. Поэтому и будем драться на водокач… То есть на этом баке. Кто вниз полетит – тот и проиграл. И даст честное слово, что не будет испытывать по отношению к Свете никаких намерений. Согласны?

– Согласен, – буркнул Беловоблов.

– А вот я…

Костромина наступила мне на ногу.

– Тоже согласен, – закончил я.

– Вот и прекрасно. Ваша доблесть останется в истории. Поспешите же вписать себя в ее анналы.

Мы обогнули несколько больших самолетов и несколько самолетов поменьше, перелезли через гигантский геликоптер, приблизились к танку. Вблизи он выглядел гораздо более внушительно – метров тридцать в высоту, не меньше, и гораздо менее блестяще. Походил на толстую рыбу со встопорщенной чешуей. Костромина подпрыгнула до лесенки, подтянулась и поползла первой. Беловоблов за ней, я за Беловобловым.

Крыша танка оказалась немного конусообразной. Конечно, не до такой степени конусообразной, что нельзя удержаться, но все-таки достаточно покатой. Костромина сразу принялась устанавливать на треноге камеру, а мы стояли друг напротив друга и пытались вызвать в себе определенные чувства.

К.б. ненависть.

Беловоблов перешел мне дорогу, причинил мне тяжелую травму, волочился за девушкой, за которой собирался волочиться я, чем нанес мне тяжелое оскорбление. Теперь я собирался его немножечко поучить с помощью бензопилы и гравитации, а для этого его следовало возненавидеть. Поскольку без ненависти в дуэли смысла нет, без ненависти это так, дешевый театр, хохмодрама.

– Севастьян Беловоблов, я тебя ненавижу, – сказал я, надеясь, что ненависть, облеченная в звук, обретет более плотные очертания.

За которые можно будет взяться, уцепиться, покрошить бензопилой врага, сбросить его с водокачки бытия, не знаю, быстро я стал думать.

– Я тебя тоже ненавижу, Виктор Поленов, – ответил мне Беловоблов.

Я попытался вызвать в памяти образ Светы. Вызвал – возникла она, красивая, в желтых джинсах, человек. И Таня, повелительница дельфинов, вспомнилась. Таня, она была прекрасна. Она была светом, пролившимся на меня, жалкого и ничтожного.

Рядом возник Беловоблов. Бледнорожий, в синем, перемазанном маслом комбинезоне, со сросшимися позвонками, вурдалак, мерзкая тварь, оскорбляющая своим смрадным дыханием лик неба.

Это помогло, но немного. Электричество. Мало его. Совсем мало, я не трамвай, в котором электричества так много, что оно брызгает искрами, не трамвай.

– Изобразите зверскость, – попросила Костромина. – Порычите, в грудь себя ударьте. Поленов, ударь себя в грудь. Будь настоящим мужчиной. Ты же хочешь стать человеком?

Я поднял бензопилу, ударил себя в грудь. Бак у пилы смялся. Пила была старая, не очень крепкая, видимо.

Беловоблов зарычал в ответную. Примерно так:

– Ры-ы-ы-р.

И тоже угрожающе поднял пилу.

– Сходитесь, – крикнула Костромина и приложилась к глазку видеокамеры.

Я закричал к.б. с боевым неистовством и кинулся на Беловоблова. Он тоже завопил, мы мужественно сошлись в центре танка, с лязгом и даже искрами, скрестили бензопилы. При этом моя бензопила застряла в бензопиле Беловоблова, он дернул в свою сторону, я в свою, рукояти моей пилы выгнулись и вытянулись, и я осознал все преимущества подобного вооружения. Из довольно неуклюжего снаряда пила преобразилась в грозное оружие – и теперь действовать ею было гораздо сподручнее. И я пошел в атаку, размышляя о том, что все-таки раньше люди были гораздо более изобретательны в смерти, нежели в жизни.

Беловоблов защищался. Он неуклюже застрял рукой в своей пиле, размахнуться не мог и действовал ею как щитом – выставлял перед собой. Моя же пила напоминала смесь меча и палицы, ею можно было как глушить, так и рубить, как крушить, так и дробить, только сейчас я оценил ее небывалую смертоносность.

Я наступал. Размахивал «Дружбой», стараясь поразить Беловоблова в нужные точки – в руки, в ноги, в голову.

Беловоблов оборонялся. И неплохо. Мне до его корпуса дотянуться так и не удалось, зато он изрядно царапнул меня по руке, ударил в плечо и в ногу. Будто всю жизнь бензопилой фехтовал. А может, талант. Генетическая память, а вдруг его предки были мастерами в этой дисциплине? Или в цирке работали. Или…

Я вспомнил, как ловко он играл на барабане, и подумал, что Беловоблов, наверное, на самом деле талант. Быстро всему научается…

И только я успел об этом подумать, как Беловоблов сделал резкий и почти незаметный выпад. Полотно его бензопилы угодило мне в коленную чашечку и тут же свернуло ее набок. Нога дрогнула, подломилась, я поскользнулся на железе и поехал к обрыву, стараясь уцепиться за гладкую крышу.

Костромина захлопала в ладоши. Видимо, наша дуэль протекала по верным канонам.

Я сумел остановиться на самом краю танка. Поднялся на ноги. Беловоблов с роковой улыбкой, заметной даже через противогаз, устремился ко мне. Он не спешил, опасался набрать скорость и пролететь мимо, приближался твердыми уверенными шагами, жонглируя бензопилой, как тесаком. Я нащупал равновесие, сделал шаг вперед. Мы снова скрестили пилы.

Беловоблов оказался сильнее, я снова стал сползать к краю, он напирал, как бульдозер, вперив в меня свой непримиримый взгляд.

Я даже хотел ему сказать, что после школы ему надо в трамвайное депо устраиваться, трамваи толкать, если вдруг электричество кончится, но сказать не получилось, потому что Беловоблов умудрился меня боднуть. Несмотря на сросшиеся позвонки, а может, как раз из-за этого, удар у него получился чрезвычайно мощный. Я почувствовал, как треснул мой череп, как разошлись затылочные швы…

Костромина ойкнула.

В глазах быстро темнело, Беловоблов отбросил меня к краю и, судя по торжествующему воплю, намеревался столкнуть.

Я вильнул вправо, Беловоблова повело инерцией, я, не размахиваясь, ударил. Мой удар пришелся во вражескую спину, «Дружба» с хрустом врубилась Беловоблову в ребра, застряла.