Книга Тридцать три несчастья, страница 39 – Марина Константинова

— Я тебя спрашиваю! Ты все понял? Отвечай!

— Да, конечно… До Чикиной не доехал… Потом Поклонная гора… Вернулись около трех.

Речь Игоря сделалась более связной. Он еще несколько раз повторил изобретенную Ревенко версию, и та засобирала его:

— Давай, миленький, поезжай. Вдруг тебя во дворе кто-то видел, у нас бабки болтушки. Это нам, конечно, на руку, но не нужно, чтобы ты долго у меня оставался.

— Любовь Николаевна! Миленькая! Это не я!! Вы верите мне? — Игорь вдруг сорвался на крик.

— Да успокойся ты! Если бы я не верила тебе, не прикрывала бы.

— Любовь Николаевна, да я для вас что угодно!.. Только спасите, у меня же семья!..

Игорь беспомощно размазывал по лицу слезы и уже был готов бухнуться на пол. Ревенко брезгливо поморщилась:

— Ну, хватит. Иди умойся, возьми себя в руки. Когда из подъезда будешь выходить, напяль на рожу улыбку, тебе же лучше будет. И отправляйся в агентство. Сиди там до вечера, что бы ни случилось. И учти, дорогой, если хоть кто-нибудь из сотрудников заметит твое опрокинутое состояние, я уже ничем не смогу тебе помочь. Конец тогда нашей версии. Я буду вынуждена рассказать все, как было, — я вхожу, ты сидишь, она лежит. Я понятно объяснила?!

— Я все понял, Любовь Николаевна. Я все сделаю. Век буду бога за вас молить.

Она наконец-то его выпроводила, вернулась в спальню и привычно потянулась к коньяку. Выпила рюмку, не спеша разделась и прилегла на кровать.

«Если Лиза им проболталась, то скорее всего Кирилл уже у них и надо ждать новостей. А вдруг девочка ничего не сказала?.. А может, она и вовсе блефовала и ничего не знала, просто по глупости хотела оттянуть иск?.. Вряд ли, конечно, но тогда выходит, погибла ни за что… Хотя в любом случае ни за что».

Она еще выпила прямо из горлышка, сползла с постели и пошла в коридор. Памятуя, что телефон прослушивается, достала из сумки сотовый и набрала номер Насти.

— Ну, что?.. Это я. Есть новости?

— Нет, — прошелестела Настя. — Любовь Николаевна, я шестой день в блокаде, у меня продукты все кончились. Ведь дальше двора не выпускают.

— Что значит — не выпускают?

— Ну так и сидят по два амбала в машине. Я пробовала перейти через улицу, так они сигналят, едут за мной и пальцы пистолетом складывают.

— Настя, зачем так глупо рисковать?

— А мне Лаки кормить нечем. Это, конечно, мелочь, но вчера я сварила последний пакет вермишели. Я, наверное, сейчас в магазин пойду. Не убьют же за это.

— Я тебе пойду! Сиди дома и не смей носа высовывать! Я к тебе сегодня Катю пришлю, она тебе продукты привезет.

— Да ну зачем? Я сама схожу, тут близко. Что они со мной сделают?

— Что сделают? Я тебе скажу, что сделают. Час назад Чикину убили. Хватит уже с меня!

— Что?.. Лизу?.. — задохнулась Настя. — А она-то тут при чем? Она что, как-то замешана во все это?.. Нет, не может быть. Я вам не верю.

— Не ори. Я тоже пока ничего не знаю, но сейчас попробую выяснить. Будешь меня слушать, все получится. — Ревенко сама пыталась успокоиться. — Я звоню с мобильного, мой домашний и рабочий скорее всего прослушиваются. Поэтому сейчас я перезвоню тебе с домашнего, и что бы я ни сказала — никаких истерик, только да и нет. И не реви. Запомни, мы с тобой сегодня не разговаривали. Все, жди.

Еще раз с сотового она сделала звонок в офис, но не в свою приемную, а к охране и стребовала секретаршу.

Через пару минут Катька примчалась на вахту, вырвала у ребят трубку и, задыхаясь от бега, затараторила:

— Ой, Любовь Николаевна, миленькая! Я ни с кем не висела, честное слово, телефон все время был свободен…

— Катя, заткнись, пожалуйста, — остановила этот поток Ревенко. — Поезжай к Насте Филимоновой…

— Когда?

— Прямо сейчас.

— То есть как? В смысле сию минуту? — удивилась Катька.

У начальницы и раньше случались нестандартные просьбы, но чтобы бросить все дела и ехать к жене уволенного водителя — этого Катька понять не могла.

— В смысле немедленно, — Ревенко раздраженно повысила голос.

— Уже вылетаю. А зачем?

— Она больна. Возьми в сейфе двести долларов и купи ей еды побольше, на все деньги. Учти, все продукты должны быть длительного хранения. И не забудь про собаку.

— Ей консервы или сухари? — деловито осведомилась Катька.

— Иди в жопу! Сама разберись. И вот еще что. Возьми у ребят из охраны сотовый. Как приедешь к ней, позвони снизу, что ты в подъезде. Поднимешься к квартире, поставишь сумку у двери и уйдешь. Ясно?

— Не совсем, — удивилась Катя. — Я, конечно, все сделаю, но почему Витя сам…

— Ты поняла меня, дрянь такая, или нет?! — заорала Ревенко, но вовремя спохватилась и сбавила обороты: — Витя в командировке, а у Насти крыша поехала. Я запрещаю тебе с ней встречаться. Сделаешь, как я сказала. Потом вернешься в агентство и сразу мне доложишь. Еще раз повторить?!

— Нет, Любовь Николаевна, я все сделаю, как вы велели. Только вы не кричите, пожалуйста, — обиделась Катька.

— Извини. Я очень на тебя рассчитываю. — Ревенко повесила трубку.

Она медленно прошлась по комнате, обдумывая следующий звонок. Ошибиться было нельзя.

Любовь Николаевна вышла на балкон, глотнула свежего, предгрозового воздуха и огляделась по сторонам.

На горизонте собирались черные тучи, Москва готовилась к дождю.

Она уселась в шезлонг, достала из кармана помятого халата пачку сигарет, закурила и тупо уставилась в каменную стену. С этой стены на нее смотрели невероятные, огромные глаза Лизы Чикиной. Девушка белозубо улыбалась с рекламного плаката, словно маня за собой в какую-то неведомую даль, зовущуюся волшебным словом «Атлантида».

Бросив недокуренную сигарету вниз, Ревенко вернулась в кухню, взяла трубку и набрала номер Насти.

— Да? — с какой-то тайной надеждой прозвучал ее голосок.

— Настя, это Ревенко.

— Здравствуйте, Любовь Николаевна, — подыграла Настя, словно бы они и не разговаривали полчаса назад.

«Молодец, девочка!» — оценила Ревенко Настину силу воли.

— То, что я сейчас скажу, не предназначается для твоих ушей. Если хочешь, не слушай, но трубку повесишь, только когда я закончу разговор.

— Я что-то не пойму, Любовь Николаевна… С кем вы хотите говорить? Вы же знаете, я одна, — искренне удивилась Настя.

«Умница ты моя, что бы ни случилось, тебе я помогу». — У Любани все внутри перевернулось от жалости к этой стойкой девочке. Но она задавила в себе это щемящее чувство и взяла жесткий тон:

— Тебе и не надо понимать. Все. Клади трубку рядом с телефоном, повесишь, когда услышишь короткие гудки.