Книга Тридцать три несчастья, страница 52 – Марина Константинова

Изучив его удостоверение и выслушав просьбу, вахтерша отправила его в пятую комнату на первом этаже.

В гильдии киноактеров России Быстрицкий застал только секретаря Анну Васильевну. Вся остальная администрация отъехала в Тверь на фестиваль «Созвездие».

— Чем могу помочь?

Анна Васильевна уже привыкла к визитам людей из органов, так как за последние десять лет актеров периодически убивали. Кого-то по глупости, кого-то из мести. Дела редко когда раскрывали. Теперь вот Лиза Чикина и Оля Николаева. Анна Васильевна давно не верила в справедливость и к встрече с капитаном МУРа отнеслась прохладно.

Быстрицкий в двух словах изложил ей суть и попросил рассказать о тверском спонсоре.

— Это Егор Ильич Галушко. Он директор мехового концерна «Тверьпушнина». Спонсирует наш фестиваль уже два года. И в этом году, кстати, тоже. Очень приличный человек. Благодаря ему мы еще живы.

— А вы случайно не знаете, что у него вышло с Любовью Николаевной Ревенко?

— Да ерунда какая-то. Они поссорились на прошлом фестивале. Мы Любовь Николаевну пригласили и в этом году, но она отказалась. Наверное, из-за прошлогоднего конфликта.

— А Егор Ильич?

— Егор Ильич человек солидный и на такие мелочи внимания не обращает. Он по-прежнему наш спонсор. Да что я вам рассказываю, у нас же кассета есть. Сами посмотрите, там весь скандал запечатлен.

Быстрицкий даже присвистнул от свалившейся на него удачи.

Анна Васильевна порылась в ящике стола, нашла кассету и вставила ее в магнитофон.

— Сергей Борисович, вы смотрите без меня, я должна отойти в Союз кинематографистов. Это здесь рядом, на втором этаже. Минут через сорок вернусь, как раз запись закончится. Если у вас возникнут какие-либо вопросы, отвечу на все. Потом можем поужинать в ресторане.

Анна Васильевна удалилась, и Быстрицкий нажал на кнопку воспроизведения. Кино началось.

По красной ковровой дорожке отечественные знаменитости шли в местный кинотеатр. Их осаждали репортеры. Звезды улыбались вставными зубами и говорили обычные пошлости. В основном все они хвалили господина Галушко, организовавшего этот фестиваль, и целовались друг с другом.

Быстрицкий промотал запись вперед и остановился на плане Ревенко.

Любовь Николаевна стояла на фоне помпезного фонтана. Легкий ветерок развевал ее светлые волосы, они лезли в глаза, и она все время поправляла их рукой. Она говорила в протянутый ей микрофон:

— Как председатель жюри, я не могу предсказать результатов конкурса. Нам предстоит просмотреть восемнадцать картин. Одно могу сказать — победит сильнейший. Наше решение будет объективным и справедливым.

Ревенко улыбнулась, подписала подсуетившимся зрителям несколько фотографий, и план уехал в необъятные тверские просторы.

Быстрицкий хотел было мотануть дальше, но тут на экране появился плотный мужичонка невысокого роста. Он был одет в смокинг, опирался на мощную палку и всем своим видом напоминал заплесневевший гриб. Разлепив толстые губы, он выдал слова:

— Тверская земля рада приветствовать фестиваль. И я, как главный спонсор, тоже рад приветствовать. И пускай все знают, что глубинка — это мать-земля.

Далее следовали народные танцы, хлеб-соль на ступенях кинотеатра, еще какая-то дребедень в том же духе, и на промотке Быстрицкий наконец добрался до церемонии награждения. Бегло проглядев всех прочих соискателей, Сережа сосредоточился на номинации «Главная женская роль».

На приз за главную женскую роль выдвигались две претендентки — Татьяна Садретдинова за фильм «Смерть кобры-2» и Елизавета Чикина за картину «Белый караван».

Ведущая долго тянула резину, откровенно кокетничала в камеру, кое-как разорвала конверт и томным, утробным голосом назвала победительницу.

Приз достался Чикиной, и зал взорвался аплодисментами.

Камера пошла гулять по первым рядам, и Быстрицкий прилип к экрану. Он отмотал пленку назад и нажал кнопку «стоп». На крупном плане сидел господин Галушко с перекошенным от злобы лицом, а рядом с ним — красавец Кирилл Воронов, муж Любови Николаевны Ревенко.

Потом на сцену вышла Лиза. Ей вручили статуэтку и букет, она подошла к микрофону, радостно рассмеялась, поправила соскользнувшую с худенького плеча бретельку и смущенно сказала:

— Я вас всех люблю. Я люблю жизнь, я люблю кино. Любите меня! Спасибо.

Быстрицкий нажал на паузу и вышел покурить.

Он никогда не видел Лизу в кино, он видел ее только в морге. И вот теперь она предстала перед ним, такая живая и красивая, совсем непохожая на ту синюшную, безымянную девушку под номером двадцать семь, которую продемонстрировал ему патологоанатом.

— Закончили уже? — появилась Анна Васильевна. — Идемте ужинать.

— Да нет, еще минут десять осталось. Я, с вашего позволения, досмотрю один, можно?

— Ну, конечно. Я на втором этаже буду, в буфете. Как закончите, поднимитесь.

Быстрицкий не удержался и еще раз просмотрел выход Лизы на сцену. Глядя на эту сказочную принцессу, он дал себе клятву размотать это дело.

Далее следовали тверские пейзажи, потом полноводная река и роскошный теплоход. Палуба была расцвечена яркими огнями, неслась разухабистая музыка, камера схватывала лица популярных актеров. Все были явно навеселе, дурачились, громко смеялись. Вдруг откуда-то из-за кадра раздался визгливый голос:

— Кто ее пустил?! А ну, выкиньте эту Ревенку отсюда! Можно прямо за борт!

Камера поймала побледневшее лицо Ревенко. Та встала из-за стола, опрокинув графин с вином, и пошла прямо на оператора.

В минуту гнева она была необыкновенно хороша. Но, видимо, это оценил только Быстрицкий, ибо вся тусовка мгновенно расползлась по углам, и Любовь Николаевна осталась в центре кадра одна. Музыка тотчас оборвалась.

Изогнув дугой правую бровь, Ревенко сложила руки на груди и поставленным голосом произнесла:

— Я, Жора, за борт не боюсь. Я выплыву. А вот ты, со своей пушниной и этой цыганщиной, скоро на дне окажешься.

Камера отъехала и взяла общий план. Стало видно, что Любовь Николаевна стоит у столика Галушко. Тот, размахивая палкой, что-то ей ответил, но, видимо, оператор был уже далеко от них, и микрофон перестал брать звук.

Ревенко тоже что-то говорила, очевидно, нечто нелицеприятное, потому что Галушко вдруг бросил палку на пол и, жестикулируя короткими руками, заорал. Сквозь посторонние шумы донеслось несколько бранных слов.

Ревенко резко развернулась и пошла к выходу. Тогда Галушко оторвался от стула и громко прокричал что-то ей вслед.

Быстрицкий несколько раз просмотрел этот кусок и записал в блокнот то, что удалось разобрать: «Кровавыми слезами умоешься! Еще сама на карачках приползешь, сука!»

Сережа аккуратно вынул кассету, вставил ее в коробку и убрал в свой кейс. Затем позвонил Александру Владимировичу и отправился на второй этаж в буфет.