Онлайн книга «Люди Солнца»
Одолели по изрядному куску. Разлили в кружки ещё пару бутылок. Пошоттер выпил, тихо урча. Я склонился к Симонии, шепнул ей: – Какой молодец Готлиб у нас, правда? Она кивнула. Тогда я взял на вилку самый большой кусок мяса, до верха налил вином кружку и, подняв это в руках, спросил у Пошоттера: – Можно? И кивнул в сторону эшафота. Майор быстро взглянул на Дюка. Тот согласно прикрыл глаза. – Никаких препятствий! – объявил майор. – Пусть будет эта… Гуманность. И я, неся перед собой «последнюю трапезу», пошёл сквозь расступающуюся торопливо толпу. Дойдя до помоста, аккуратно перешагнул сломанную ступеньку и подошёл к Бэнсону. – Здравствуй, Бэн. – Здравствуй, Том. – Когда-то я сказал, что, если попадусь, хочу быть уверенным, что ты меня вытащишь. Получилось наоборот! Мы улыбнулись. – Ты всё знаешь про верёвку и стену? – Да, ночью мне подробнейше всё рассказали. Кто ты – Дюк знает? – Перебьётся, – ухмыльнулся я и крикнул ближайшим солдатам: – Развяжите руки! Пошоттер, подходя к помосту, повелевающее махнул рукой. Руки Бэнсону развязали, унесли верёвки. – Вино пей не до конца, – быстро, приоглядываясь на приближающегося Пошоттера, сказал я. – Чтобы не было повода снова связать рук. – Когда? – уже шёпотом спросил Бэнсон. – Скоро. Люди пробираются на вершину стены. Я тяну время. Притопал Пошоттер. Спросил: – Последнее слово скажешь сейчас? – Сейчас, – кивнул бритой головой Бэнсон. И, протянув вперёд кружку, зычно произнёс знаменитую фразу римских гладиаторов: – Добрый народ доброго города! Идущий на смерть приветствует тебя. Плац разразился одобрительными криками. – Ну где же палач? – спросил я у Пошоттера. – Гонца послал самого быстрого, ваша милость! Ждём… А вот и он! В ворота въезжали двое: гонец Пошоттера и новоназначенный магистратский палач. Мы вернулись к каретам. Мясо было съедено. Вино ещё оставалось, но уже немного, немного! «Где же Робин?! Сколько я ещё смогу сдерживать бег событий?» Да сколько удастся. Потом пусть своё слово говорят сталь и порох. Добыв из своего экипажа плоский ящик для дуэльных пистолетов, я поднёс его к столу. – Нет, нет! – захохотал заметно опьяневший прокурор. – Его присуждено повесить, а не застрелить! – Тут не то, – улыбнулся я ему и открыл ящик. – Ба-а, это же… – протянул Дюк. – Прошу пробовать, – радушно предложил я, и все взяли по сигаре. Готлиб добыл нам огня. Мы закурили. Небывалого вкуса дым потёк по плацу. Да, сегодня народу на кухнях будет что рассказать. Прибежал посыльный, доложил Пошоттеру: – Всё готово. – Пусть ждут, – икнув, ответил майор. – Не видишь, что курим? И я, взяв у Готлиба сундук с уложенной в него золотой посудой, отнёс его в свою карету. Открыл дверцу, поставил внутрь. – Робина нет, – шепнул быстро. – А палачу сейчас дадут отмашку. Смотрите на меня. Я спеленаю Дюка и втащу его в карету. К нему на выручку бросятся охранники, их бейте. В крайнем случае мы Бэнсона на Дюка сменяем. Мне ответили: – Цель ясна. Мы готовы. Закрывая дверцу, я случайно уронил взгляд на сложенные штабелем пятьдесят заряженных пистолетов. Почувствовал колкий, бегущий по коже озноб. «Началось». Вернулся к стоящим возле столика. Запустил густой, сильный клуб дыма. Посмотрел на Дюка, как мне чудилось, отстранённо, но он от моего взгляда вздрогнул! И в эту секунду послышался звук кавалерийской трубы. Мы повернули головы к воротам. – Алле хагель! – негромко сказал Готлиб. – Да здравствует его величество король. – В каком смысле? – спросил пьяненький прокурор. В ворота внеслись четверо всадников. Один в форме королевской егерской почты. Двое в форме офицеров кавалерии. И один в такой родной, привычно-знакомой форме Робертсона. – Радуйся, – сказал я прокурору. – Сегодня ты триумфатор. – В каком смысле? – Сейчас узнаешь. Идём. И мы поспешили пробраться к помосту. – Кто из присутствующих здесь – прокурор? – спросил почтальон. – Я, – ответил прокурор и, покачнувшись, шагнул. – Приказано огласить вслух, – сообщил ему егерь и подал свиток с небольшой алой печатью. Прокурор снял печать, развернул послание. И, в гробовой тишине, выхватывая фразы, стал громко читать: – Английскому моряку!… Бэну Бэнсону!… Объявляется полное прощение за всё сделанное им!… Утверждается полная свобода воли и действий!… Король Георг Третий… Словно пушечный выстрел ударил над плацем крик шалый и яростный. Толпа визжала, орала, качалась в давке. – Готлиб! – нашёл я его взглядом. – Портфунт с серебром с тобой? – Здесь! – Давай! И, выхватив у него тяжёлый портфунт, я вскочил на непригодившийся эшафот. Растянув шнур, схватил руку Бэнсона и насыпал в неё холм из шиллингов. – Бросай! – сказал я ему. – Куда? – не понял он. – Они пришли посмотреть на смерть, а смерти нет. От чего они теперь орут? От радости или разочарованья? Не будем гадать, пусть орут только от радости. Бросай! И Бэнсон, широко размахнувшись, облил толпу серебряным коротким дождём. В первый раз мало кто понял, но, когда я вновь наполнил ему пригоршни, все дружно, пытаясь поймать блескучего мотылька, вскинули руки вверх. Настоящее, полновесное серебро летело к воющей от восторга толпе, и я видел, что некоторые солдаты едва сдерживают себя, чтобы не наклониться и не поднять монеты, катящиеся к их ногам. – Ещё по кружечке выпьем? – доверительно сказал я прокурору. – За твой триумф. – А это триумф? – А ты не слышишь? Мы не прошли бы сквозь воющую толпу, если бы Бэнсон не воспользовался приёмом, отлично сработавшим у него в индийской таверне, где Стоун набирал моряков. Швыряя монеты влево и вправо, он заставлял людей бросаться в сторону, освобождая таким образом нам коридор (только в Мадрасе он оперировал не монетами, а вином). Дошли до карет. Я вытянул из руки прокурора лист с помилованием. Сказал: – Не только немую из Эксетера. Но и ораторствующего из Плимута. Будь здоров. Бэнсон и я сели к Симонии. Если даже предположить нечеловеческие отчаяние или ярость – Дюк в королевскую карету стрелять не прикажет. |