Книга Последний каббалист Лиссабона, страница 63 – Ричард Зимлер

Собственные слова открывают мне дорогу к пониманию предательства, приведшего к смерти дяди.

— Что?! — требует ответа Дом Мигель.

— Это значит, что кто-то, занимающийся вместе с ним контрабандой, собирался его предать. Нынешний correiro. Поэтому дяде нужна была замена. И, скорее всего, он был в отчаянии. Именно поэтому он рискнул открыть тебе, что ты еврей. Видимо, этот курьер даже знал о том, где находится наш подвал и геница. Или, возможно, он работал вместе с молотильщиком. Наверное, это они наняли северянина, который следил за домом Диего Гонкальвиша. — Удивленный возглас Дома Мигеля дает мне понять, что я окончательно запутал его своими изысканиями. — Все просто, — говорю я. — Дяде нужен был ты именно потому, что предыдущий курьер замыслил предательство. Какое — не знаю. И не знаю, по какой причине. Но этот курьер, контрабандист, должен быть ключом к разгадке.

— И кто это был до настоящего момента? — спрашивает он.

— Я не знаю. Но я это выясню! — Я вскакиваю на ноги. — Мне нужно возвращаться в Лиссабон. Если мне надо будет поговорить с тобой, ты будешь здесь или вернешься в свой дворец?

— Здесь я нужен. — Он коротко смеется. — И здесь есть вино. Оно не кошерное, но действует не хуже.

В фойе меня останавливает вопрос, который у меня не хватает решимости задать. Дом Мигель говорит мне:

— Спас бы я всех этих евреев, если б не узнал о своем истинном прошлом? Ведь ты это хочешь знать, правильно?

— Это нечестный вопрос. Ты поступил благородно, гораздо больше, чем…

— Нет, не спас бы. Не то, чтобы я приветствовал все эти убийства, что ты. Я не жестокий человек, и никогда не верил в то, что евреи отличаются от… чуть не сказал «нас». Опять припозднилось понимание, да? Но я бы сидел в своем дворце в Лиссабоне и читал при свете серебряного канделябра. А когда крики стали бы слышны из окна, я просто-напросто захлопнул бы ставни.

По дороге в Альфаму, раздраженный тем, что глаза заливает потом, а полуденное лиссабонское солнце нещадно печет, я захожу, чтобы еще раз постучаться в дверь к отцу Карлосу — безрезультатно, и спрашиваю о нем в церкви Святого Петра. Если верить смотрителю, от него до сих пор нет никаких вестей.

Что до Диего, я совершенно не представляю, где его искать: но этот дюжий северянин наверняка все еще дожидается его, так что дома его точно нет. А единственные его друзья, с которыми я был знаком, были молотильщики.

Подстрекаемый надеждой выяснить имена дядиных контрабандистов или найти любое подозрительное упоминание его знакомых, я решаю проверить переписку моего наставника, недавно обнаруженную мною на дне геницы. Но прежде, чем я отправляюсь домой, любопытство касательно того, чем в воскресенье занимался рабби Лоса, гонит меня к его дверям. В ответ на мой громкий стук в окне второго этажа возникает его острое, совсем как у горгульи, лицо.

— Чего тебе? — недовольно спрашивает он.

Странно, но испытываю облегчение, видя его лицо и слыша надтреснутый голос.

— Просто хочу поговорить с вами, дражайший рабби, — отвечаю я.

Видимо, он думает, что я издеваюсь.

— Возвращайся к своей проклятой Каббале! — бросает он.

Ставни с грохотом захлопываются. Я стучу в дверь, ощущая, как меня оставляют добрые чувства по отношению к нему, и кричу:

— Я не уйду, пока мы не поговорим! — Пока я жду, у меня в желудке ворочается гневное раздражение. Я принимаюсь молотить дверь. — Я ее вышибу! Клянусь, я вышибу эту чертову дверь!

Ярость заполняет мою голову, заставляя пылать щеки и виски. Словно кипящие спирты достигли верхней камеры перегонного куба древнего алхимика, и я уже не могу сдерживаться, продолжая долбиться в дверь. В конце концов, рукотворная кладка, служившая мне доброй опорой, не выдерживает. Детишки, одетые в лохмотья, собираются вокруг и смотрят на меня. Нечесаный разносчик дров бросает на меня презрительный взгляд. Наконец он осмеливается проговорить:

— Ты, Marrano, что ты здесь делаешь?!

Присев, он ставит на землю свою корзинку. Его темные глаза, лишенные ресниц, излучают нечто, отдаленно напоминающее человеческий разум. Выпрямившись, он скрещивает на груди тощие руки и откланяется назад в пренебрежительной позе.

Видимо, я окончательно помешался, так как подхожу прямо к нему, прикрываясь серебром своего кинжала.

— Я собираюсь отрезать тебе уши! — сообщаю я, с каждым словом изливая злость. — Вот что я тут делаю!

В один миг я осознаю, что подражаю сейчас Фариду.

Неужели именно так человек обретает непоколебимую храбрость — надевая маску отваги и срастаясь с ней?

Не так ли мы учимся — впитывая в себя однажды увиденное?

Разносчик дров продолжает вызывающе смотреть на меня, но не произносит ни слова. Страх и ненависть придают ему отвратительный запах, заставляют краснеть его лицо.

Я снова подхожу к дому рабби Лосы. Малыш с оливковой кожей и прядями черных волос, ниспадающих на лоб, следит за мной и машет рукой. Внезапно я осознаю, что это ребенок одного из наших соседей, Диди Молшо. Будь благословен Тот, Кто спасает маленьких детей. Я машу ему в ответ.

Вдруг его рот открывается, и он показывает на что-то у меня за спиной. Я оборачиваюсь и отпрыгиваю от летящего в меня полена. Сразу следом за ним летит еще одно. Оно вскользь попадает мне по уху. Я падаю. Ощупав рану, я обнаруживаю на пальцах кровь. Мой противник отклоняется и ухмыляется довольно и презрительно. Его рот — замшелые бурые развалины. Он плюется и разражается кашлем. Я поднимаюсь, делая вид, что у меня кружится голова. Он смеется, и я с разбега врезаюсь в него. Он слабее, чем я думал, — кости, усы да желтая кожа. Приложившись спиной, он задыхается, потом орет:

— Маранский пес!

Я угрожающе встаю над ним и прикладываю палец к губам.

— Твои уши все еще при тебе. Если хочешь, чтобы они и дальше у тебя оставались, ты должен соблюдать Божественную тишину.

Он встает, отряхивает штаны, оглядывается на толпу.

— Это всего лишь еврей, — говорит он, чтобы не потерять лицо. — Не стоит беспокойства.

Повернувшись, чтобы уйти, я ловлю взгляд Диди. Он понял, как дать мне знать о приближении торговца дровами. Он кивает в знак того, что все в порядке, когда я подхожу к нему.

— Ушел? — спрашиваю я.

— Уже в конце улицы. Но слушай, Бери, пока ты дрался, рабби Лоса ушел. Он выбежал из дома.

Когда я подхожу к дому, моя мать подметает вымощенный серым камнем двор. Она не спрашивает, где я был.

— Всюду грязь! — говорит она в ответ на мой вопросительный взгляд.

Реза готовит на очаге треску и яйца.

— Ты случайно не заглядывала к Фариду? — спрашиваю я.

— Он все еще в кровати твоей матери. Ах, да, и посмотри на столе, — добавляет она. — Тебе там что-то оставил господин Соломон.