Книга Охота полуночника, страница 103 – Ричард Зимлер

— Ты переписываешься с ними? Они приезжали к тебе сюда?

— Я писала письма, хотя мне и не велели, но ответа так и не получила. Мануэла должно быть, просто сжигала мои письма.

— Почему это?

Виолетта вздохнула.

— Когда дети выросли, Мануэла отправила их в школу. Я могла остаться в ее доме, но решила прежде признаться ей во всем. Мы к этому времени стали близки, как сестры. Я не рассказала ей всего, как, допустим, тебе, но призналась, как зарабатывала себе на пропитание, и намекнула, что делала и другие ужасные вещи. Когда исповедь окончилась, она приказала мне собрать вещи и немедленно покинуть ее дом. Я кинулась за помощью к ее мужу, но он просто запер дверь и не впустил меня. Я упала на колени и умоляла его, но он не открыл.

— Должно быть, он жестокий человек — отказать тебе вот так после твоей преданной службы их семье.

— Жестокий? Он просто охранял свою семью от шлюхи и убийцы.

— Ты не такая!

— Ах вот как? — закричала она. — В самом деле?

— Для меня — конечно.

— Для тебя! — Она просто выплюнула это в меня. — Ты смотришь на меня глазами, затуманенными прошлым, которого давно нет. Все прошло, Джон. И девочка которой я была, мертва! Разгляди это хорошенько, пока не стало слишком поздно!

И Виолетта кинулась к двери в сад, но на пороге обернулась, дрожа всем телом.

— И не смей успокаивать меня! — потрясла она кулачком. — Позволь мне закончить, Джон, потому что я больше никогда не решусь говорить об этом. — Она провела рукой по волосам и немного успокоилась. — Через два месяца, когда я уже работала в борделе у реки в Ньюкасле, муж Мануэлы сообщил, что нашел мне место кухарки и экономки у старого вдовца-американца по имени Лемойн. Но получить эту работу я могла только при условии, что никогда не буду искать встречи с их детьми. У Лемойна была дюжина яблочных садов севернее Нью-Йорка, вдоль реки Гудзон. — Она обвела рукой комнату. — Это был его городской дом. Я работала на него четыре года, пока он не скончался чуть больше двух лет назад. По завещанию сады отошли его сыновьям, а мне достался дом и небольшая рента.

— Должно быть, он высоко ценил твою помощь.

— Да, мою помощь. — Она нахмурилась. — И многое другое.

— Когда я только приехал, Виолетта, ты выглядела испуганной. Почему? Потому что я — мужчина?

— Нет, Джон. Я подумала, что полиция добралась до меня. — Она безутешно покачала головой. — Какая-то часть меня всегда надеялась, что они поймают меня и накажут за все то зло, которое я совершила. И когда я увидела тебя, то ощутила, как эта надежда вновь ворохнулась во мне.

— Виолетта, ты заслуживаешь гораздо большего, чем имеешь. — Я встал и подошел к ней, но она оттолкнула меня. — Тебя вынудили заняться проституцией, — умолял я. — Тебя насиловали и обходились с тобой жестоко. Ты забыла, как тебе остригли волосы?

— Только потому, что я сказала. Если бы я молчала… Я во всем виновата сама.

— Это неправда, — твердо сказал я. — И я не позволю тебе говорить такое о…

Она вскочила и изо всей силы ударила меня.

— Убирайся отсюда! — завопила она. — Уходи, пока не поздно! Я не хочу, чтобы ты оставался здесь! Ты слышишь? Тебе нет места в моем доме!

И, прекрасно понимая, что я ее не оставлю, она упала в мои объятия и разрыдалась. Я отвел ее в комнату. Когда мы входили в дверь, она спросила:

— Разве может презренный человек заслужить право на счастье — или просто найти покой?

— Ты не презренна. Пожалуйста, не говори этого.

Виолетта провела кончиками пальцев по моей щеке, которую ударила.

— Я говорю то, что есть.

— Человек, которого ты убила, мог быть из великодушных мертвецов, как Даниэль. Неужели нельзя поверить, что такое возможно?

Ее глаза широко открылись.

— Джон, у него было двое детей. Ты бы простил женщину, которая отняла у тебя твоих девочек?

Я уложил ее в постель. Она легла на бок, отвернувшись от меня, а я начал заплетать ей волосы.

— Не надо, не дотрагивайся до меня. Лучше расскажи мне что-нибудь.

— Ты поэтому отослала меня и Даниэля в тот день с Новой площади? Потому что считала, что не заслуживаешь счастья?

Виолетта не ответила. Может, потому что она не смотрела на меня, я нашел в себе силы признаться в своем предательстве.

— Тогда я его тоже не заслуживаю. Потому что я предал Даниэля. Я… Я сказал ему, что ты хочешь уехать в Америку без него. В тот день, когда мы навеки потеряли тебя. В последний день его жизни. Он обезумел и напился. И побежал к реке.

Виолетта повернула ко мне лицо.

— Я пытался спасти его, — простонал я. — Никогда в своей жизни не старался я так сильно. Но он утонул, потому что у меня не хватило сил.

— И ты думал об этом все эти годы? — сев на кровати, спросила она.

— Да.

— Ах, Джон, из всех тех людей, что любили Даниэля, ты причинил ему меньше всего боли. К тому времени, как ты сказал ему о моем отъезде в Америку, я его уже успела откровенно предупредить. Он знал, что в один прекрасный день я уеду, и неважно, с ним или без него.

— Тогда почему он был так потрясен моими словами?

— А ты не понимаешь? Он, вероятно, даже не догадывался, что тебе это известно. Он, должно быть, решил, что это я его предала, рассказав тебе. Это была моя, а не твоя вина.

— Так не я толкнул его в реку?

— Нет, Джон. И ты ничего не мог сделать для его спасения. Только… только я могла бы ему помочь.

Я закрыл глаза и задрожал, чувствуя, что тайный стыд, мучавший меня все эти годы, покидает меня. Мир изменился; Даниэль не отнесся ко мне с презрением перед смертью.

Благодарность, охватившая меня, только усилила мою решимость освободить Виолетту от угрызений совести.

— Мы все заслуживали куда большего, — прошептал я. — Ты, я, Даниэль. Но тогда у нас не было выбора. Ты тоже ничего не могла сделать — ничего.

Она поцеловала меня в обе щеки и сказала:

— Ты добрый, но я больше не могу говорить о прошлом. Я слишком устала. Прости меня.

Я спал урывками, погружаясь в темный, вызывающий содрогание кошмар, в котором оказался запертым в Дозорной башне во время чудовищной грозы. Полуночника нигде не было видно, но он говорил на своем щелкающем языке прямо в моей голове, словно мы с ним были одним человеком. Проснувшись, я сообразил, что он потихоньку пропадает — по крайней мере его образ — даже из моих сновидений.

Около пяти утра я еще раз увидел Виолетту в саду, но не стал к ней спускаться; я не хотел, чтобы расставание сделалось для нас еще тяжелее.

Завтракать я не смог, только пил чай чашку за чашкой и отщипнул кусочек тоста с джемом, чтобы порадовать Виолетту. Она пыталась вести непринужденную беседу о прохладной погоде и тому подобной чепухе. Мой корабль отходил в одиннадцать. К десяти волнение мое достигло такой степени, что мне хотелось закрыть ставнями все окна в доме. Я встал и хотел попрощаться.