Книга Охота полуночника, страница 45 – Ричард Зимлер

— А мой отец еврей? — спросил я. Они обе покачали головами. — Вот видите! Ерунда. Если бы я был евреем, он тоже был бы им. Я же не могу быть не таким, как мой отец.

— К счастью или к сожалению, — сказала Луна, — но именно так все и обстоит. Это мы и пытаемся тебе сказать.

— Тогда почему я об этом не знал? Почему папа не сказал мне?

— Твои родители ждали, когда ты немного подрастешь. Таков наш обычай. Мы говорим это детям только в том случае, если абсолютно уверены, что они достаточно взрослые и способны хранить такую важную тайну. Если обстоятельства… не усложняют все, и это знание не становится необходимым, как случилось сегодня.

— Почему мы должны держать это в тайне?

— Послушай, Джон, — ответила Граса, — инквизиция может вернуться, потому этот проповедник, Лоренцо Рейс, и пришел сюда сегодня. Мы давно его знаем. Раньше он служил в Святой Палате при Церкви кем-то вроде обвинителя. Он сажал евреев в тюрьму и отправлял их на костер. Он, несомненно, очень жалеет, что у него отняли эти права и что мы вышли из-под его власти. Он желает, что все было по-старому.

— Так вы тоже еврейка?

— Да, Джон, многие из нас евреи. Хотя мы это и скрываем.

— А кто еще?

— Я думаю, лучше тебе поговорить об этом с твоей мамой. Она и так, наверное, очень расстроится, что мы тебе столько наговорили.

— Но что мне теперь делать?

— Что ты имеешь в виду?

— Я ведь еврей, а мой отец нет. Если вы такая умная, скажите, что мне делать?

Я поплелся по улице домой. Полуночник попытался заговорить со мной, но я был слишком зол, чтобы отвечать. Я думал о том, кто я же на самом деле.

А потом мы увидели сеньора Поликарпо, распластавшегося на мостовой около своего дома. Его жена Жозефина, вся в крови, рыдала, склонившись над ним. Кости его лица вмялись внутрь от ударов. По глазам и губам уже ползали мухи.

Сеньора Жозефина подняла на нас взгляд, полный ужаса, и запричитала.

— Джон, иди домой, — сказал Полуночник, — иди домой.

— А ты?

— Я скоро приду. Иди домой и обязательно запри дверь.

Я бросился бежать. Перед тем, как закрыть за собой дверь, я увидел, как он пощупал пульс Поликарпо. Потом покачал головой и взял Жозефину за руку.

К моему облегчению, Фанни, живая и здоровая, обнюхивала куст вербены в саду.

— Сеньор Поликарпо умер, а я оказался евреем, — сказал я ей. Но в ответ она только сбегала за своим кожаным мячиком и вложила его в мою руку. Я зашвырнул его в кусты роз, что было довольно жестоко с моей стороны. Пока она извивалась, пытаясь достать мяч и не уколоться, я ушел в свою комнату и разрыдался. Потом уставился в зеркало, пытаясь найти на своей голове след от рогов, но в очередной раз ничего не обнаружил. И на кончике своего пениса я тоже не увидел ничего необычного.

Примерно через час домой вернулась мама.

— Джон? — встревоженным голосом позвала она. — Джон, ты у себя?

Я сбежал вниз по лестнице и бросился в ее объятия.

— Слава богу, с тобой все в порядке, — сказала она. Мама долго обнимала меня, и я чувствовал, что она дрожит.

Я хотел спросить ее, евреи ли мы, но рассудил, что это в любом случае ее обидит, ведь окажись это правдой, то я напомню о ее врожденном недостатке, а если нет — на что я до сих пор надеялся — она может обидеться, что я так плохо думал о ней.

— Мне кажется, что с тобой сегодня случилось что-то неприятное, — сказала она, пытаясь сохранить самообладание. — Тебе не причинили никакого вреда?

— Нет, мама.

— Никто тебя не тронул?

— Нет.

— Точно?

— Да.

— Ты, наверное, испугался.

Я покачал головой, и она спросила:

— А Полуночник дома?

— Он, наверное, на сторожевой вышке в саду.

— Слава богу!

Она задумчиво опустила глаза и попросила:

— Набери мне воды в кастрюлю. Я приготовлю ужин. Горячая еда — как раз то, что нам нужно.

Я глубоко вздохнул и сказал:

— Сеньор Поликарпо умер.

— Я знаю, Джон, я видела Жозефину. Мы позже поговорим о том, что все это значит для нас.

— Мама, если я… если бы я был евреем. Я бы… я бы…

Я не знал, что сказать дальше, и замолчал.

Мама подняла руку, прося подождать секунду, и сняла свою черную шаль. Положив ее на кресло, она вернулась ко мне. Она обхватила руками мою голову и поцеловала меня в лоб.

— Ну, Джон, если бы ты был евреем… Что именно ты хочешь узнать?

Она была удивительно спокойна, хотя я ожидал, что она впадет в истерику. Но вместо этого она ободряюще улыбнулась мне.

— Если бы я был евреем, я бы знал об этом?

— Хороший вопрос, Джон, и я, конечно, на него отвечу. Но сначала расскажи мне подробно, что произошло с тобой сегодня? Я должна знать.

— Нет. Сначала ты ответь на мой вопрос.

Она вздохнула, уступая моему любопытству. Я и представить себе не мог, каким огромным облегчением для нее было открыть мне, наконец, правду.

Теперь я знаю, что многие ее причуды, особенно непрестанные опасения, что подумают другие, и упорное требование соблюдать правила приличия, были прямым следствием постоянного стремления скрываться — как внутри дома, так и снаружи.

Вероятно, необходимость лгать своему собственному ребенку казалась ей иногда жестокой.

— Сядь со мной, Джон, и я отвечу на все твои вопросы, — ласково сказала мама. Она настояла, чтобы я сел в папино кресло. — Ты теперь такой тяжелый — если посадить тебя на коленки, ты меня раздавишь, — засмеялась она.

Она посмотрела на меня так, словно была очень рада просто видеть меня живым и здоровым.

— Джон, мы… мы ждали, когда ты немного подрастешь, чтобы все сказать тебе.

— Так значит я еврей? — Я еще наделялся на то, что всему найдется более разумное объяснение.

— Все не так просто. Есть… как бы это сказать… Есть люди, происхождение которых нельзя определить однозначно.

— Они — не христиане и не евреи?

— Верно. Возможно… возможно, мне лучше начать с истории. Давным-давно, еще до твоего рождения…

— Дедушка Жуан вернулся из Константинополя, — прервал ее я. — Его предки были евреи. Они бежали от инквизиции. Людей сжигали. Я все это знаю.

— Кто тебе это сказал?

— Луна и Граса. Я был в их доме, когда пришел этот колдун.

— Да, я знаю. Они встретили меня на рынке.

— Если ты знаешь, что они мне сказали, зачем тогда спрашиваешь?