Онлайн книга «Гусарский монастырь»
|
Если жены наши злятся, Где же, где от них спасаться? - завел звучный бас Возницына. У Мишу, у Мишу, Всех идти туда прошу! - подхватил среди взрыва хохота общий хор. де с утра и до обеда Неумолчная беседа? - продолжал Возницын. У Мишу, у Мишу, Всех зайти туда прошу! - еще дружнее и громче грянул хор. — Мы это «Мишу»… я, то есть… — пояснил Хлебодаров, самодовольно потыкав себя пальцем в грудь. — Где с утра и до закрытья В долг всегда могу кутить я? — У Мишу, у Мишу, Всех идти туда прошу! На отекшем лице Хлебодарова появилась улыбка. — Затейники! — проговорил он вполголоса. Оглушительный хохот, крики «Браво, отец благочинный!» и аплодисменты наполнили, казалось, весь дом. — Отчего же вы Мишу, Михайло Митрич? — спросил Морковкин. — Да господин Возницын так прозвал: с легкой руки их и пошел я Мишу да Мишу. Чудаки ведь они! Неприлично, говорят, нам у Хлебодарова у какого-то бывать; будь ты, говорят, отныне мусью Мишу. Ну, по мне Мишу, так Мишу, только торговать давай. Мода на все! Нонче опять все французское в моде. — Н-да-а… — глубокомысленно протянул Морковкин, набивавший нос табаком во время рассказа Михайлы Дмитриевича. — То мы их оглоблями вон из Москвы гнали, то теперь в каретах опять назад везем. Ничего не понять-с… — добавил он, потряся головой. В лавку вошел запоздавший поручик Радугин; рядом с ним спешил Заводчиков. — А как поживает после вчерашнего Штучкин? — спросил, ухмыляясь, Заводчиков; лицо у него порядком припухло и носило следы ночного кутежа. — Скончался, бедняга, этой ночью… — грустно произнес Радугин. Заводчиков подскочил, как подстреленный. — Да что вы? — воскликнул он. — Как же… завтра похороны… А вы не знали? — Нет, Господи Боже мой! — пробормотал весь изменившийся в лице Заводчиков. — Знаете… я тогда сперва к нему взглянуть съезжу? — Съездите, съездите… Радугин скрылся за дверью; всеобщий радостный вой и крики приветствовали его появление. Заводчиков торопливо, семенящей походкой побежал из лавки. Морковкин перекрестился. — И я не знал тоже… Господи, жизнь-то что человеческая? Такой здоровый господин были!… Хлебодаров ухмыльнулся. — Рано креститесь, Зосима Петрович, — проговорил он. — И не думали еще господин Штучкин помирать! Морковкин поднял чуть не к самым волосам свои желтые брови. — А как же вот они?… — недоумевая, сказал он. — Шутники они, господин Радугин! Кто о ком у них ни спросит: помер, ответят, завтра похороны… — Да неужто? Из лица-то уж очень он сурьезный был! — Завсегда такой. Никогда у них улыбки не увидишь. Да еще каким голосом скажут — за сердце ухватить! — Чудно… Что ж это ему сладко, что ли? — Подшутить любят. В отцах ключарях состоят… — шепотом добавил Хлебодаров, несколько подав свое туловище в сторону Морковкина. — Не масоны ли? — шепотом же спросил тот. Купец не успел ответить, так как распахнулась дверь и из-за нее вылетел Алексей. — Столы расставлять! — крикнул он, и несколько молодцов бросилось на его зов. — Пляска сейчас начнется… — произнес Хлебодаров. — Большой выход, стало быть, у них нынче… — А есть и малые? — Те без пляски… И пьют тогда меньше. — Греховодники! — пробормотал Морковкин. — Ну, однако, прощайте Михайло Митрич. И Морковкин пошел из лавки. У двери он вдруг торопливо, с некоторым даже испугом, подался в сторону и пропустил Штучкина. Франтовски одетый мнимый покойник кивнул головой хозяину и направился через проход в прилавке в комнату. — Жив? — спросил, подмигнув вслед новому гостю, Хлебодаров. — Грехи! — отозвался с порога Морковкин. — Трень-брень… — перекликнулись за его спиной две гитары. «Сударыня… барыня…» — томно выговорила одна из них. «Ох, барыня, барыня…» — лукаво подхватила другая. — Трень-брень! — и вдруг струны ахнули, вскрикнули, забились, и в буре и в смятении, что листья в вихре, взвилась лихая плясовая. Затопали ноги, раздались вскрики и взвизгиванья; им легким, нетерпеливым звоном ответили с полок лавки рюмки и стаканы; дрогнули стекла в окнах… Великий выход пошел полным ходом. Выкрашенный в розовую краску, довольно большой дом Андрея Михайловича Штучкина стоял почти на самой середине Мясницкой улицы и мало кем посещался из рязанского общества. Причиной тому была Елизавета Петровна Штучкина, курносая, крепкая, что репка, дама, едва достигавшая ростом до плеча своего супруга, но обладавшая такой вспыльчивостью и таким пламенно-необузданным языком в минуты гнева, что все, кому доводилось попасть в переделку к ней, после нескольких слов спешили спасаться с поднявшимися от ужаса дыбом волосами. О происхождении Елизаветы Петровны, привезенной Андреем Михайловичем откуда-то из другой губернии, гуляли разные толки. Злоязычный Званцев уверял, что она три года до свадьбы ходила в бурлаках по Волге, Марья же Михайловна говорила, будто брачные документы Штучкиной что-то путают: по одним она выходит внучкой Хлопуши, а по другим Стеньки Разина. По мнению поручика Возницына, высказанному им громогласно, она была превосходный человек, но страдалица: страдала бешенством языка. В наикратчайший срок она переругалась насмерть решительно со всеми представительницами рязанского прекрасного пола, и только Клавдия Алексеевна Соловьева поддерживала с ней добрые отношения. Мужа своего, несмотря на существование пяти весьма чумазых отпрысков рода Штучкиных, с зари и до зари визжавших и топотавших по всему дому, Елизавета Петровна обожала и видела в нем непризнанного великого человека и героя французской войны. Андрей Михайлович уверил ее, что намерен написать свои мемуары об этой войне и о своем пребывали во Франции и что тогда многое разоблачится и станет на свое место, а он, Штучкин, займет подобающее ему, очень высокое. Частые отлучки свои из дому он объяснял собиранием материалов и необходимостью переговорить кое с какими лицами; если же возвращался в подпитии, то, давая потом отчет супруге в проведенном вне дома времени, во-первых, показывал ей свои деньги, из чего выяснялось, что он ни копейки из них не истратил, а во-вторых, морщился, негодовал и проклинал «этих свиней и бездельников», из-за которых у него пропал день или вечер, так как нежданно явились они и приставали до тех пор, пока не перепоили всех; как бы пьян ни был Штучкин, в том, по его словам, виновато было свойство вина, а не он, так как он всегда благоразумно выпивал самую «капельку». |