Онлайн книга «Гусарский монастырь»
|
— Ну-с, а о его трагедии что скажете? — спросил Шилин, дав гостю время опрокинуть в себя большую рюмку и закусить грибком. — Как вам объяснить?… — глубокомысленно произнес Белявка, ловя вилкою прыгавший по тарелке второй гриб. — С одной стороны, будто посвечивает, а с другой — отсвечивает! — То есть как? — не понял автор. — А то, шо у ней як звонари на Пасху — все звонят, а никто ничего нэ делает. Ну, взять храфа с Алиной: три дня подряд у саду о любви ей долбить, долбить, шо дятел у березу, и хоть бы шо путное сделал: перстом бы в бок ткнул или поцеловал бы? Да усе Алины, сколько их ни есть на свите, в глаза бы ему за то наплевали! — Почему же? Они оба мечтают… — возразил Зайцев. — Три дня? Да живой человек слюной изойдет! Тут явное дело — огребай ее в обе руки и конец. И публике есть на что поглядеть, и актеру чем себя показать! А то ж ни себе ни людям: сидить, шо сыч, и плететь неведомо шо… Зайцев глянул на Шилина. — Верно; публике, пожалуй, и не понять! — согласился тот. — Не по зубам ей орех! — Вот, вот, — подхватил Белявка. — Я не хаю пьесу; говорять, у ней усе хорошо, спору нет, а шо таке им треба — понять нельзя! — А про предсмертную речь графа на балконе, где он всех крепостных отпускает на волю, что скажете? — спросил Зайцев. Белявка устремил глаза в потолок, подумал и, как таракан, неопределенно пошевелил пальцами. — Хороша, но продолговата! — ответил он. — Значит, на сцене не поставите? — В голосе Зайцева слышалось разочарование. — Ну, это еще поглядим… — Белявка важно пропустил вторую рюмку. — Порассмотрю, подумаем с барином, поправим, шо треба… Для хороших людей и я рад постараться… Эх, — добавил он, хватив с хозяином по третьей и стукнув ладонью по столу, — усе идеть хорошо, в актерах только у меня недочет. Басу хорошего нет! — Зачем он вам? — удивился хозяин. — Как зачем, Господи? Ну, хоть третьего дня калифа взять — разве же то калиф был? «Гассан, взгляни в глаза мне» — как он это сказал? На карачки шоб весь зал попадал, вот как надо было сказать! — А у меня есть такой на примете… — промолвил Шилин. Зайцев сидел, задумавшись, и катал из хлеба шарик. — О? Кто такой? — обрадовался Белявка. — Попадьи нашей сын, Агафон. Голосина у него — ни один Иерихон не выдержит! — Да ну? И будет играть у нас? — Очень хочется парню: просил меня вчера пособить в этом деле. Смутили уж вы его очень своей красавицей! — А отец Михей с матушкой как глянут? — Да не похвалят, понятно! Ну да в тайности он хочет, явно не скажется. — Так, так… А пришлите вы его ко мне, пожалуйста! — А вы пьеску нашу почитайте, может, и лучше покажется она вам? Стук в дверь помешал Белявке ответить; вошел новый гость — молодой Хлебодаров с кулечком в руке. — Именитому купцу наше малиновое! — воскликнул Шилин. — Хлеб да соль! — сказал тот, сияя всем своим сытым обличьем и ставя у стенки кулечек, из которого выглядывали горлышки бутылок. — Мавра, подкрепленьица! Ну, что хорошего поделываете? — спросил Тихона хозяин. — Да старое все… херес нонче с утра мадерили: нейдет иначе! — Как же это мадерите? — полюбопытствовал Белявка. — А так-с: сахарцу в нее кладем жженого да кожи кусочек — для духу. И на малагу его обертываем: для той лакрицу пущаем. Вот для пробы принес вам, Смарагд Захарович, две парочки: одобрите ли? Шилин подмигнул Тихону. — Спроворил у тятеньки? — Да ведь иначе как же — без честных перстов не прожить! — Попробуем, попробуем… — Шилин принялся за откупорку. — А не опоишь ты нас дрянью какой? — добавил он, нюхая вино. — Помилуйте, да нешто можно?… — ответил Тихон. — Вина у нас превосходные, первый сорт… Мы не то, что другие, — там ведь фуксин да вода со спиртом, вот вам и вино все: собака ежели лапой в него попадет — неделю выть будет! — Хорошее винцо!… — с видом знатока проговорил Белявка, отведав его и поглядел на свет, приподняв стакан. — Уж дозвольте тогда и вам полдюжинки представить? — услужливо предложил Тихон. — Можно, можно, дозволяю… — Выкушайте во здравьице! А уж и актриска ж у вас есть, Григорий Харлампыч! Ух-с! — Тихон чмокнул свои пальцы. — Пес ее раздери — до замечательности хороша! — Антуанетина, что ль? — Да уж кому больше? Ах, то есть все отдай и пятачок прикинь! Белявка захохотал. — А у меня дельце есть до вас, Смарагд Захарыч… — обратился к тому Тихон и поскреб затылок. — Да уж вижу, что есть, коль с кульком пришел, — отозвался тот. — Ну, выкладывай, что такое? — Кутнули мы вчера здорово… — Лапой-то видно не собака в вино, а ты к тятеньке в выручку попал? Тихон ухмыльнулся, и толстые щеки его, что бугры, сдвинулись к мясистым ушам. — Все под Богом ходим… — ответил он, поправляя свой кок. — Собрались мы все свои, а тут к нам господина Леонтьева и нанесло и тоже с мухой. Ну, наши жеребцы ведь все стоялые — давай ржать над ними; они в словесность, то да се пошло, а я спьяну-то и того: по скуле их и обеспокоил! Шилин качнул головой. — Теперь жаловаться тятеньке хочет и про все рассказать. Уж вы сделайте милость, пособите?… — Ладно… — пробурчал хозяин. — Сто лет вам прожить, да двести на карачках проползать! — обрадовано воскликнул Тихон. — А ты поосторожнее будь! — наставительно сказал Шилин. — Не суй зря кулачищем во всякое рыло. Да и словесность свою поуйми: она у тебя хороша, да дорога только! Тихон даже прореготал от какого-то веселого воспоминания. — Это верно, что дорога: за кажное слово надысь квартальному по трешке отдать пришлось! Все, кроме Зайцева, присевшего на диван за книжку, выпили снова. Тихон наклонился в сторону Белявки. — Что я вам скажу, Григорий Харлампыч? — вкрадчиво, с видом кота, оставшегося наедине с крынкою молока, проговорил он. — Ну-те? Тихон приставил обе руки к уху Белявки и что-то зашептал ему. Внимательное сперва лицо актера стало улыбаться; осовелые глаза замаслились. — Ах ты… бодай те мышь!… — вырывалось у него. — Хе-хе-хе… Ну да уж ладно: сделаю! Тихон с залоснившимся от жира и удовольствия лицом откинулся назад. — Стало быть, шабаш, Григорий Харлампыч? Вы для меня постарайтесь, а я вам вот как угожу: по самое иже еси! — Он черкнул себя пальцем по горлу. |