Книга Гусарский монастырь, страница 32 – Сергей Минцлов

Слушатели, за исключением Зайцева и самого Агафона, хватались за бока и хохотали; особенно ржал и гоготал Тихон.

— Да ты что — видал разве? — спросил Шилин рассказчика.

— Я ж под окном сидел: любопытно ведь! — ответил тот. — Высунулась это она наружу, да и кричит ему вслед: «И Стратилатке твоему весь пучок выдерну — пусть только попадется на глаза!» А я встал да и говорю: «Извините, матушка, я и без вас уж обстригся!» — и он провел под общий смех ладонью по голове.

Тут только заметили все, что пучка, всегда красовавшегося у него на затылке и перевязанного белою тряпочкой, не было. Тихон даже завыл от удовольствия и шлепнул себя по ляжкам.

— Впрямь, стало быть, совсем порешил с духовным званием? — сказал Шилин.

— Совсем! — отозвался Стратилат. — Будет с меня, попел на все на двенадцать гласов, теперь на один свой петь буду!

— А ты, Агафон Михеич? — обратился хозяин к молча сидевшему бурсаку.

— И Агаша со мной! — ответил за него Стратилат. — Черт нас с ним веревочкой связал: вместе горе мыкать будем. Так, что ли, Агаша? — И он треснул по плечу товарища.

— Видно так… — отозвался тот.

— Без хлеба не будем сидеть! — продолжал Стратилат. — Эка меды какие, подумаешь, у попов разведены? Послаще их найдутся! Что тут: поп да дьячок и цена им пятачок!

— Дело, ребята, дело! — поддержал хозяин. — Нечего вам здесь киснуть, идите в Москву: толк из вас выйдет!

— Одобряешь?

— Очень одобряю. Поглядел я на вас вчера и прямо скажу — будет из вас прок!

— О?! — обрадовано воскликнул Стратилат и ткнул локтем в бок своего товарища. — Агаша, нос выше держи, слышишь?!

Тот улыбнулся, и что-то впрямь девичье мелькнуло в лице его.

— Сперва здесь поиграйте! — сказал Белявка. — Еще две трагедии за вами обещанных осталось!

— А жалованье барин нам положил? — поинтересовался Стратилат.

— Тебе приказал выдавать, а ему нет: он ведь так, из любопытства, играл! — Белявка кивнул на Агафона.

— Ну а мне сколько же?

— Десять карбованцев в месяц на ассигнации. Жить и кормиться с нами будешь: харч нам ладный идет!

— Добре! — весело воскликнул Стратилат. — Жить можно! Только, Григорий Харлампыч, теперь и Агаше надо деньгу сыпать: у него ведь ни клюквинки — как у Иона!

— Поговорю, поговорю… — важно ответил Белявка.

— Однако, что же это закусить нам ничего не дают? — обеспокоился хозяин. — Мавра? — позвал он, но из кухни ответа не было. Шилин высунул голову между цветами в окно и громко и очень похоже промяукал: — Мау- ра… маура?…

— Чего вам? — отозвался из сарайчика голос Мавры.

— Да ничего, а как кошки отвечают? — крикнул Шилин. — Отвечать должна: Наум… Наум… — Он таким томным голоском и так верно передразнил кошку, что все гости захохотали.

— О, чтоб вам… непутевые! — послышалось из сарая, и оттуда выглянуло смеющееся, румяное лицо Мавры.

— Водочки нам да селедочки и чего Бог послал тащи! — распорядился хозяин.

— Дило, дило! — оживленно поддержал Белявка.

Мавра принесла штоф синего стекла и всяких закусок, и компания принялась опустошать стол.

— Ну, а у тебя як дило с Настасьей? — спросил, прожевывая кусок колбасы, Белявка у Тихона.

Тот ухмыльнулся:

— Дело на мази; одно слово трежули!

— Жули-то жули, а целуйся с прынцессой своей поаккуратнее! — Белявка обратился ко всем собеседникам: — У нас рэпэтыция идэть, а они с ей у подъезди як из гарматы палять!

— Что поцеловать, что плюнуть для нас все единственно! — развязно, но несколько смущенно ответил Тихон.

— Я до философии не дохожу! — возразил Белявка. — Я насчет шкуры больше простираюсь. Услышит барин — такого гопака на твоем коке сыграет, шо уси под него станцуем!

— А что скажете, господа, о новой актерке? — спросил Шилин.

Белявка сморщил нос.

— А якая ж она актерка? — пренебрежительно отозвался он. — Чи ж так играють. Эдак ведь и мы уси вот сейчас, сидя здесь, граем!

— Верно! — воскликнул Тихон. — И взглянуть не на что: пигалица какая-то!

— А вы и актеров на фунты вешаете? — проговорил Зайцев.

— Зачем на фунты? Но коли ты актерка — так имей что показать публике: костей-то мы и в лапше довольно видали! Как скажешь про нее, Агафон Михеич.

— Очень хороша… — от души ответил тот.

— И я скажу — хороша! — присоединился к нему хозяин. — В душе все жилки перебрала — это не всякому дано. Это, брат, выше нас то, что в ней положено!

— Кто это, как конь, протопотал? — проговорил Стратилат, заслышавший чей-то бег по двору и затем по крыльцу. Не успел он договорить, в горницу влетел белый, что известь, Сарданапалов.

— Григорий Харлампыч! — крикнул он посинелыми губами. — Барин скончался.

Удар грома не мог бы произвести большего впечатления на собеседников. Все повскакивали с мест; со стола на пол посыпались рюмки и вилки.

— Шо ты, опомнись! С глузду съехал? — сказал, замахав руками и отступая от него, побледневший Белявка.

— Что случилось? Говори толком! — спросил Шилин. Тихон сидел с разинутым ртом, из которого виднелся порядочный кружок огурца.

— Кликнул меня со Спирькой и Сеньку с Васькой Ванька-казачок… — начал прерывающимся голосом Сарданапалов. — Идите, барин, говорит, зовет! Ну, мы в кабинет пришли. А барин сидят в кресле, пишут что-то, повернули к нам головку — вот, говорят, вам воль… — Сарданапалов вдруг заплакал. — Вольная это! — докончил он, утерев слезы кулаком. — А сами откинулись на спинку кресла и икнули. Мы стоим, ждем. Глядим, а они все бледней делаются, и ручка эдак упала и повисла. Васька к ним: «Барин, — говорит, — что с вами?…» За ручку мы их ухватили, за плечико — а они уже кончились!

— Идемте скорее! — проговорил Шилин, и все, похватав шапки, устремились к двери.

Белявка охал.

— Вот тебе и сыграли мы с тобой, Агаша! — вымолвил, скребя свой гладко обстриженный затылок, Стратилат.

Прямиком — через театр, через парк и террасу прибежали они в зал. Дом был что раскопанный муравейник: везде виднелись взволнованные и испуганные лица; дверь в кабинет стояла открытая настежь, и около нее теснилась целая толпа. Она расступилась, чтобы пропустить вновь прибежавших, и те увидали Пентаурова.

Он сидел в кресле, как описывал Сарданапалов, с висящей правой рукой и низко опущенной на грудь головой. Глаза глядели, как живые, но необычная неподвижность фигуры и синеватая бледность лица и руки свидетельствовали о смерти.

На столе перед ним лежал лист гербовой бумаги. Шилин заглянул в него и увидал, что то была вольная актерам, только что собственноручно написанная покойным, но подписи под ней не было — смерть застигла его перед самым последним взмахом пера.