Книга 10 вещей, которые я теперь знаю о любви, страница 11 – Сара Батлер

Держу палец над кнопкой вызова и смотрю на Лондон. И не нажимаю. Потому что мы все это уже проходили. Смысла нет. Я это точно знаю.

* * *

Когда я вхожу в дом, в нос мне ударяет запах лука, помидоров, жареной говядины. Спагетти болоньезе. Папа обожает спагетти болоньезе, которые готовит Тилли. На кухонном столе стоят две кастрюли: одна с пастой, другая с соусом. А моих сестер и след простыл. Воображаю, как они втроем с отцом разговаривают наверху, но, поднявшись, вижу там только папу и Тилли. Дверь открыта. Тилли сидит на стуле рядом с диваном, держит на коленях тарелку спагетти.

— Хотя бы ложечку, пап. Я измельчила все, как только смогла, — говорит она.

Отец мотает головой.

— Но это же твое любимое блюдо. Правда ведь?

Папа переводит взгляд на меня, и Тилли оборачивается. Они оба выглядят виноватыми.

— Ничего не ест, — говорит Тилли. — Так похудел.

— Не суетись, Матильда. — Он кашляет: слабый скрипучий звук, от которого у меня сжимается сердце.

— А где Си?

— Пошла домой. Она принесла вот это. — Тилли показывает маленькую бутылочку со спреем. — Это искусственная слюна.

Я скрещиваю руки на груди:

— Ты сказал им то, что хотел, пап?

— Алиса, что с твоими ногами? — спрашивает Тилли.

Я смотрю вниз. Ноги все в грязи и, возможно, в засохшей крови — трудно сказать наверняка.

— Где твоя обувь? — продолжает сестра.

Отец смотрит на меня так, будто видит насквозь. Я снова чувствую себя пятилетней.

— Внизу полно еды. Может, поешь? Я приду через минутку.

Выходя из комнаты, я слышу вдогонку:

— Пасту, наверно, надо погреть.

Иду в ванную, закрываю дверь и пускаю воду в раковину. Мягко поглаживаю правую ногу, и вода темнеет, а я едва сдерживаю слезы. Не от боли. Мне не больно. Вымываю левую ногу и шлепаю по лестнице, оставляя мокрые следы.

Спагетти слиплись. Я вываливаю их в миску, поливаю соусом. Тилли спускается, выкидывает папину порцию в помойку и бросает взгляд на мои босые ноги.

— Выглядишь устало, — говорю.

— Он ничего не ест.

— Не уверена, что он может есть. Тилли, соус я не грела.

Сестра пожимает плечами, накладывает себе еду и садится напротив.

— Что он сказал? — спрашиваю.

— Что он не голоден, а вот от сигареты бы не отказался. И чтобы я перестала суетиться, — произносит Тилли, покачивая головой.

— Я имею в виду перед этим. Ему нужно было о чем-то поговорить с тобой и Си.

Вижу, как она пытается изобразить равнодушие.

— Что такого он хотел сказать вам, чего не может сказать мне?

Тилли накручивает пасту на вилку:

— Это не важно, Алиса.

— Не ври мне, Тилли. Только не ты.

Она распахивает глаза и почесывает нос.

— Почему у вас вечно какие-то чертовы тайны от меня, а? — В моем голосе сквозят жалобные, детские нотки.

— Мне кажется, ты несправедлива к нам, Алиса.

— Это его завещание, да? Плевать мне на его завещание. Так в этом все дело?

Дергаю заусенец на большом пальце.

— Да там ничего серьезного, правда.

Тилли смотрит на меня с той же жалостью, что я видела в папином взгляде. Мне снова хочется кричать.

— Он пожилой человек, Алиса. Он… — Тилли прижимает кончики пальцев друг к другу. — Он умирает. Пока тебя не было, заходил доктор. Сказал, осталось уже недолго. Это может случиться в любой…

— Это сводит меня с ума.

— Алиса, Алиса… — Тилли гладит мою руку.

Я отталкиваю ее.

— Он любит тебя, Алиса, — говорит сестра.

Мне нужен Кэл. Хочу, чтобы он помассировал мне ноги, а потом накрасил ногти. Чтобы принес пиво из холодильника и рассказал, как провел день. Хочу обнять его за шею и не отпускать.

Десять причин сердиться на отца

1. Он лгал.

2. Он играл в азартные игры.

3. Он сдался.

4. Он разбил маме сердце.

5. Он породил меня.

6. У меня его нос, и, подозреваю, другие черты. Еще похуже.

7. Он был задирой и трусом.

8. Иногда я просыпаюсь и думаю, что это я был всему виной.

9. Все эти его рассуждения о том, как произвести впечатление. Как быть мужчиной.

10. Очень странно любить и ненавидеть человека одновременно.

Я сплю в приютах не каждую ночь. Если ты приходишь слишком часто, они начинают стараться исправить твое положение — это достаточно честно, но уже я сделал свой выбор, что далеко не всегда так уж просто.

Этот приют находится в крипте церкви на Дункан-террас. Я узнал о нем еще в апреле. Молодой парень с хвостиком, в оранжевых ботинках, сказал мне, что там кормят, а еще иногда дают зубные щетки и носки.

Когда я пришел туда, дождь лил как из ведра. По всей Экссес-роуд люди опускали головы, горбили плечи и ускоряли шаг. В детстве я любил дождь. Любил сидеть у окна, смотреть, как он мерцает в свете уличных фонарей, и следить за каплями, стекающими по стеклу. А мама в дождь всегда нервничала. Боялась, что мы размокнем, будто сахарные. Помню, как она носилась вокруг отца, пришедшего с работы, пытаясь отряхнуть капли с его плеч. Он отгонял ее, скидывал пальто и ботинки, похожие на пустые панцири жуков, и грязная вода с них впитывалась в ковер в коридоре. Теперь я разделяю тревогу матери. Боюсь, как бы одежда не прогнила, а дождь и холод не пробрали меня до костей, заставляя чувствовать себя старше, чем я есть. Боюсь за рисунок во внутреннем кармане пальто, хотя он и завернут в полиэтилен и продержался уже так долго.

Я бы лучше спал в самой церкви, где огни города «кровоточат» через витражи, а из углов на тебя смотрят статуи. Но тяжелые входные двери с петлями, похожими на гигантские цветы, закрыты. Придется зайти через боковую дверь в коридор, где каменная статуя Девы Марии хмуро глядит с алькова, затем открыть еще одну дверь и спуститься по лестнице.

Стены крипты окрашены в белый цвет. На полу — бежевый линолеум. Основное пространство, разделенное низкими кирпичными арками, занимают ряды металлических раскладных кроватей. Они очень высокие, края простыней и одеял вылезают из их тонких каркасов. Кухня втиснута в один из углов. Это единственное место с окнами; сквозь две узкие полоски грязного стекла видна улица. Здесь пахнет чайными пакетиками, прокисшим молоком и человеческим потом.

Я не хочу, чтобы ты приходила в такие места, как это. Пытаюсь успокоить себя мыслью о том, что ты выросла в обеспеченной семье. Но я знавал тех, кто раньше жил как король, а теперь спит на улице, так что гарантий нет ни у кого. Вписываю свое имя в регистрационную книгу и просматриваю список в поисках тебя. Когда я чувствую себя так, как сейчас — немного взволнованным, немного выбитым из колеи, — то я вижу сначала цвета, а потом слова. Среди кремовых, грязно-желтых, каштановых и ярко-синих имен лишь одно бледно-голубое, и оно не твое.