Онлайн книга «Жена скупого рыцаря»
|
— Она может желать твоей смерти? — Вряд ли, — я слегка пожала плечами. — Мое существование девушку устраивает. Пока она снова не вышла замуж, будет получать содержание от первого мужа. Он у нее колоссально богатый американец. — М-да, — пробормотал Лева, — действительно умная девушка… — И что интересно — беременная… — Давно? — оживился Лев. — Третий месяц. — Так-так-так… — совсем оживился Лева. — Извини, отец ребенка — твой муж? — Надеюсь. Мухину рога не идут… — Так-так-так… — заладил Лева. — А жить они где собираются? — Лев, а не отстал бы ты от меня на фиг? Сил моих нет об этих поганцах думать. Давай о чем-нибудь другом поговорим. Пожалуйста. — Хорошо. Последний вопрос. Твоя свекровь в курсе? — Да. — И как она… Я перебила: — Ты обещал. Вопрос был последним. — И бодро выпила весь фужер. — Повтори. Кошмар! Рассказать маме — не поверит. Вместо того чтобы ехать к Зайцевой и рыдать на ее груди, я сижу на кухне малознакомого мужика и пытаюсь лечить разбитое сердце его коньяком. Лев посмотрел, как лихо я разделалась со вторым фужером, вздохнул, открыл дверцу холодильника и начал доставать продукты. — Закусывай! — приказал он и нацепил на вилку толстенный кусок буженины. Музу от нарезки такой толщины хватил бы удар. У нас дома все ломтики просвечивают. — Сейчас же ешь! Я послушно пожевала мясо и запила его коньяком. Я хотела забыть себя. Хотела напиться до бесчувствия, до отупения, до потери памяти и сознания. Лев это понял. Он сел напротив, дотянулся рукой до моего плеча и положил ее тяжело, словно придавил. Он привлекал к себе внимание. Я подняла на Леву глаза. Уже слегка пьяные и подернутые слезами. — Сима, когда я проиграл самый важный для себя бой, тоже решил напиться. Напился. И утром принял неправильное решение. Поверь, коньяк тебе не поможет. — Поможет, — упрямо проворчала я и вредно потянулась к фужеру. Лев не стал меня удерживать. Убрал руку и откинулся на стуле. Пить под его пристальным взглядом было тяжело, но я это делала. Эх, надо было к Зайцевой ехать! У нее отпуск, добрая душа и мягкая грудь. Отрыдалась бы ей в жилетку… до фиолетовых глаз! А этот… сидит, смотрит… Приятней с Людвигом пить. Пес чавкает «рокфором» и с осуждением не таращится. Ну и фиг с ним! Видали мы «умных, добрых, нежных…». Не буду приглашать Леву в Колотушино! Вслух я сказала нечто совершенно нейтральное: — У меня начальник на пенсию уходит. Скоро буду шефом кредитного отдела. — Я тебя уважаю, — усмехнулся Лева, и я поняла, что начинается стадия «друг, ты меня уважаешь?». И заткнулась. И съела буженины. Но уже понесло. — Закончу диссертацию… ага, стану кандидатом. Буду… докторскую писать. — Будешь, будешь, — кивнул Лев, — если жива останешься. — Что ты имеешь в виду? — Меня уже слегка штормило. — Все. Пьянство тоже смерть. — И фиг с ним. Мужики меня не любят… — я пьяно хихикнула, — тока Людвиг. А ведь знаешь… я его раньше терпеть не могла. Ик… А он тако-о-ой парень! Умней меня в сто раз. А Яну — в пятьдесят… — Может, я чего не понял? — остановил меня Лев. — Это ты о собаке? Или с мужем перепутала? — Муж — дурак! — произнесла я строго и треснула кулаком о стол. — Променял меня на крашеную блондинку с рыбьими глазами. А я-то, Лева, натуральная. Ей-богу, не вру. Хочешь, докажу? — Не надо, — перепугался Лева. Не знаю, о каких доказательствах подумал он, я-то хотела сбегать домой и притащить альбом с детскими фотографиями. На снимках школьных лет — это была докосметическая эпоха, глаза и брови мама разрешила мне подводить только в шестнадцать лет — я белая лабораторная мышь. Вся в покойную бабушку, импорт дружественной Финляндии. — Миш, ой, Лев, ты представляешь… я сижу тут себе… пью, беседую… — мне захотелось положить голову на ладонь, но локоть соскочил со стола, и я чуть подбородком на угол не легла с размаха. — Ты меня жалеешь… а Муза, — я всхлипнула, — там одна. Сосед не перебивал. Смотрел на меня и только. — Сидит старушка… и плачет. Так! — Я вскочила с диванчика, цапнула за горлышко полупустую бутылку, буркнув: «Мне нужнее», и направилась к выходу. — Я пошла. — Куда? — К Музе. Лев догнал меня в прихожей, остановил и слегка обнял. Я решила, что сейчас меня целовать будут, закрыла глаза и вытянула губы. Но он только прижался щекой к моей щеке и прошептал: «Держись. Станет плохо, приходи. Я жду». — О’кей, — кивнула я и вывалилась на площадку. Дверь в мою квартиру была не заперта. А я ведь, уходя, о ключах даже не подумала… Муза сидела на своей кровати и обеими руками прижимала к животу подушку в розовой наволочке. Влажные прядки только что подкрашенных волос висели над ушами, сквозь них просвечивал бледно-желтый череп, свекровь смотрела под ноги. На полу валялась фотография — Миша, Яна и торт с двадцатью семью свечами. Я всхлипнула: «Мама». Она подняла голову. Когда-то раньше я слышала фразу: «На нем лица не было» — и считала ее выдумкой, преувеличением. Как это не было лица? Куда оно делось? Теперь знаю — растворилось. В бесконечном горе. Только глаза плавают, как две голубые бусинки в блюдце молока. — Деточка, — всхлипнула Муза, — ты вернулась… — Вернулась, мама, вернулась. Я брякнулась на постель, уронила в складки одеяла ополовиненный армянский и обнята старушку. — Я так не хотела, так надеялась… — Я знаю, мама… — Ты у меня такая чудная, такая добрая девочка, — шептала свекровь, и слезы текли на розовую, в оборочках, подушку. — А эта… — Муза дотянулась до фотографии носком пушистой тапки, — Мишу не любит. Она вся корыстная… — Я знаю, мама, знаю… Меня заклинило на этих словах. Я гладила Музу по круглому плечику и понимала, что ни черта не знаю. Но догадываюсь о многом. Восемь месяцев назад, в октябре, мы со свекровью ездили в Норвегию. Судя по полароидным снимкам и Мишиным словам, Яна уже имелась в наличии. Где она пряталась? Почему свекровь уезжала, раздраженная северной страной, холодной погодой, молодыми и весьма симпатичными ребятами из русских специалистов? Музу все раздражало. Она неустанно ворчала на сына и тянула меня назад в Москву. Тогда Миша их и познакомил? Бедная Муза. А я еще считала, что много вру. В сравнении с остальными Мухиными я агнец божий, в их шкафах скелеты очередью стоят… |