Книга Не все мы умрем, страница 64 – Валерий Гордеев, Елена Гордеева

— Вот она, вышла. Сейчас будет думать. Смотри, смотри, чего будет! — говорила Большая Медведица Малой.

Герман тоже смотрел на Евгению в ночной бинокль: «Какая чуткая женщина. Не успеешь подумать, как она тут как тут».

А чуткая женщина смотрела то во мрак перед собой, то на звезды и чувствовала, что за ней наблюдают, причем отовсюду. Но кто? Звезды? Или сосед в подзорную трубу? Днем ловит щук, а ночью Млечный Путь изучает.

Любая женщина даже спиной ощущает, что на нее смотрят. Евгения отличалась от любой другой женщины тем, что не только чувствовала направленные на нее взгляды, но и без труда могла определить направление, откуда взгляд послан. Бизнес приучил. Практика. Если на переговорах в кабинете присутствовало несколько человек, то она могла смотреть в окно, на постер перед собой, а могла даже прикрыть глаза, но и тогда безошибочно угадывала, кто из клиентов глядит на нее в данный момент и что его взор выражает. Практика. А уж почувствовать за собой наружное наблюдение — мелочи! Ночью, в кромешной тьме — еще проще! А когда этого ожидаешь — совсем ерунда! Сейчас на нее смотрели ОТОВСЮДУ.

Евгения вдруг встала с крылечка и сказала:

— Пойдемте к реке, — и подумала про себя: «Посмотрим, кто на это отзовется».

Герман растерялся. Он не услышал ее предложение, но почувствовал, что она зовет его. А может, она просто так сказала, наобум? Но Евгения Юрьевна смотрела прямо на него, как кошка на мышь. Мужчина опустил бинокль, и ему показалось, что он видит в темноте ее зеленые глазищи. Вот зрачок сузился и превратился в щель. Точно — кошка. И коготочки есть.

Сидеть у куста малины больше не имело смысла, да и не за этим он здесь. Как только узнал об убийстве Болотовой, так сюда и помчался. Но ведущий наружное наблюдение агент клялся и божился, что ее из виду не выпускали ни на секунду. Гуляла с мужем у реки, пила на веранде чай, смотрела телевизор. Потом легла спать. Вот и весь отчет.

И вот он приехал и не успел о ней подумать, как она появилась на крылечке и приглашает его погулять.

Впереди Евгении раздался легкий шорох.

— Вы что, видите в темноте? — спросил, подходя и улыбаясь, Герман.

— Нет, не вижу. Я чувствую. Вы мне сказали: вставай — я встала. Вы же хотите со мной поговорить, не так ли? Вот я и предлагаю вам пройтись к реке. Вас не хватятся?

Герман рассмеялся. Он понял, что она хотела узнать: один он здесь или с кем-то? Но ответил вопросом на вопрос:

— А вас?

— Домашние сладко спят: ничего не слышат, ничего не чувствуют.

Герману пришлось согласиться с этим утверждением, потому что, откровенно говоря, он не понимал, как Михаил Анатольевич живет со своей женой, если только не в бесчувственном состоянии. Евгения Юрьевна убивает, а муж ни о чем не догадывается и расследует, она ему помогает в этом (без нее он до тайника никогда бы не додумался). Но чего совсем не представлял Герман, так это того, чем такое расследование закончится.

Они вышли из калитки, и сразу за ними увязалась гигантская тень, а за этой гигантской тенью — еще силуэт, чуть поменьше.

Евгения привела Германа на то самое место, где вечером она сидела с мужем. Плескалась рыба в реке, но больше всего надрывались лягушки. Вдруг их хор замолкал, тогда стрекотали кузнечики в бурьяне, ныли мошки, и вновь лягушачий концерт обрушивался на них с яростью Ниагарского водопада.

— У вас ко мне накопились вопросы, я знаю, — сказала Евгения, приглашая его сесть на поваленную иву. — Но я думала, вы потерпите до понедельника.

— Я тоже думал, что вы потерпите с Болотовой до понедельника — и ошибся.

— Нас никто не слышит? — боязливо спросила Евгения, что-то чувствуя.

— Никто, — сказал Герман. — Кроме лягушек.

Евгения не поверила, но засмеялась. Ежик ей нравился.

— Можно сказать, — продолжал Герман, — что я знаю о вас все. Где вы родились, где учились, какими языками владеете, кто родители, даже бабушек с дедушками знаю. Анна Петровна, например, работала на Гознаке, где денежки печатают. Член партии ленинского призыва и дворянка к тому же.

Евгения опять рассмеялась.

— И все же, зная о вас все, я вас совсем не знаю. Для меня это слишком непривычное состояние. — И вдруг резко: — На кого вы работаете?

Евгения вздохнула как-то обреченно:

— На самое себя, — и, как почудилось Герману, пожала плечами.

Герман ей не поверил:

— Допустим. Откуда вы узнали об архиве?

— Да я о нем понятия не имела!

— А где архив? — тут же перебил ее Герман.

Она удивилась:

— Но я же сказала вам: на месте. И я так поняла, что вы его нашли.

— Я спрашиваю: где оригиналы?

— А-а-а! — протянула Евгения. — Значит, догадались!

— Догадался, догадался. Я сообразительный. Почему вы отдали мне копии?

— Потому что в тайнике лежали копии.

Герман переваривал услышанное.

— Тогда я повторю вопрос: где оригиналы?

— Вы спрашиваете, где второй тайник? Я понимаю, что он существует, но где — не знаю. И в принципе он был мне не нужен. Я взяла то, что меня интересовало.

— Болотова?

— Нет. Меня интересовал договор на озеленение между Мокрухтиным и моей компанией «Экотранс». Это улика, которую нужно было срочно изъять; в квартире Мокрухтина его не оказалось, хотя после нас он поехал сразу к себе домой. Поэтому я и сообразила, что есть тайник.

— Вы что, его из-за ста тысяч убили? — брякнул Герман.

— Ну, — протянула Евгения, — через мои руки проходили гораздо большие суммы, и мне никогда не приходило в голову из-за них убивать. Мокрухтина я убила потому, что он Мокрухтин. А деньги — это случайность. Что я должна была делать, если во время нашего разговора по факсу в мой кабинет вошел шеф, увидел ваш вопрос и перепугался до смерти? После убийства Мокрухтина он все время боится, что ему отомстят.

— Поэтому не ночует дома? — усмехнулся Герман.

— До этой сцены я не знала такой подробности. Но он вбежал, увидел ваш вопрос — «где он?» — а мой домашний телефон на факсе довел его до невменяемого состояния. Шеф принял все на свой счет и стал уговаривать меня вернуть деньги. Сам он боялся это сделать. Что мне оставалось? Вот я вам их и вернула. А ему отдала экземпляр договора из архива Мокрухтина. А кто не поверит? И он поверил.

Герман рассмеялся:

— И что же мне теперь с этими деньгами делать?

— Не знаю, — честно созналась Евгения. — А вам они разве не нужны? Возьмите их себе.

— За что? За молчание? — хмыкнул Герман.

— Но вы молчали и без денег, — нашлась Евгения. И скороговоркой: — Значит, за что-нибудь другое, я пока не знаю за что, а почему вы не донесли на меня?