Онлайн книга «Я исповедуюсь»
|
– Я не умею писать. Это вот Бернат у нас… – Ты издеваешься? Куда мне! Разговор иссяк, и мы пошли спать. Помню, любимая, что именно в тот день я решился. Пролежав час без сна, я встал и тихо прошел в кабинет. Взял чистые листы и перо и собрался записать старинное наставление, полагая, что так постепенно приближусь к нашему времени. И я написал: камни не должны быть слишком малы, ибо тогда они не нанесут вреда. Но они не должны быть и слишком велики, ибо тогда они сократят страдания провинившегося. Ведь мы говорим о наказании провинившихся – об этом никак нельзя забывать. Все эти добрые люди, которые поднимают вверх палец, вожделея участвовать в побивании камнями, должны знать, что вину следует искупать страданием. Это так. И всегда было так. А посему, нанося раны прелюбодейке, лишая ее глаза, оставаясь равнодушными к ее слезам, эти люди угодны Всевышнему, единому Богу, Сострадательному и Милостивому. Али Бахр явился сюда не так, как все остальные: он был истцом, а значит, имел особое право бросить камень первым. У него на виду эта гнусная Амани, посаженная в яму, из которой высовывалось лишь ее бесстыжее и – теперь-то – заплаканное лицо, уже давно без конца повторяла: не убивайте меня, Али Бахр сказал вам неправду. И Али Бахр в нетерпении, раздраженный словами виновной, по знаку судьи подошел поближе и запустил в нее камнем, чтобы увидеть, замолчит ли наконец это сучье отродье, да будет хвала Всевышнему. А камень, который должен был заткнуть рот этой шлюхе, двигался медленно, совсем как сам Али Бахр, когда вошел в дом к Амани якобы для того, чтобы продать ей корзину фиников, а Амани при виде мужчины закрыла лицо кухонной тряпицей, которую держала в руках, и спросила: кто вы и что вам тут нужно? – Я пришел продать эти финики Азиззаде Альфалати, торговцу. – Его нет, он вернется только вечером. Именно в этом Али Бахр и хотел убедиться. К тому же он увидел ее лицо: гораздо, гораздо красивее, чем ему рассказывали на постоялом дворе в Муррабаше. Презренные женщины, как правило, бывают гораздо красивее остальных. Али Бахр поставил корзину с финиками на пол. – Но они нам не нужны, – сказала она растерянно. – И я не распоряжаюсь в доме… Он сделал пару шагов в ее сторону и простер руки, нахмурив брови и говоря: я хочу раскрыть твою тайну, малышка Амани. И, сверкая глазами, сухо добавил: – Я пришел во имя Всевышнего покарать богохульство. – Что вы хотите сказать? – перепугалась прекрасная Амани. Он подошел еще ближе к девушке: – Я должен разоблачить твою тайну. – Мою тайну? – Твое богохульство. – Я не понимаю, о чем вы говорите. Мой отец… он… он… разберется с вами. Али Бахр не мог скрыть огонь в глазах. Он грубо приказал: – Раздевайся, презренная тварь. Вместо того чтобы повиноваться, зловредная Амани бросилась внутрь дома, и Али Бахр вынужден был погнаться за ней и схватить за шею. А когда она принялась звать на помощь, ему пришлось зажать ей рот одной рукой, в то время как другой он рвал на ней одежду, чтобы выставить грех на свет божий. – Вот оно, богохульство! Он сорвал с ее груди медальон. На шее остался кровавый след. Мужчина разглядывал медальон на ладони. Какая-то фигура: женщина с ребенком на руках, а в глубине неизвестное раскидистое дерево. На оборотной стороне христианские письмена. Так, значит, сплетни женщин о прекрасной Амани были правдой: она поклонялась ложным богам или, по крайней мере, нарушала закон, запрещающий при любых обстоятельствах изготовлять, вырезать, рисовать, писать, покупать, носить, иметь, прятать изображение человека, хвала Всевышнему. Он спрятал медальон в складках одежды, так как знал, что сможет выгодно продать его торговцам, которые следуют в Красное море и в Египет, со спокойной душой, потому что он-то не изготовлял, не вырезал, не писал, не покупал, не носил, не имел и не прятал никаких предметов с изображением человека. Размышляя об этом и пряча медальон, он вдруг заметил, что у красавицы Амани под разорванным платьем виднеется похотливое тело, греховное, как сам грех. Недаром поговаривали некоторые, что у нее под легким платьем должно быть необыкновенное тело. На улице послышались крики муэдзина, созывавшего всех на зухр [347] . – Не кричи, а не то я убью тебя. Не вынуждай меня это делать, – предупредил он. Он толчком заставил ее согнуться, прижал к полке, на которой хранились сосуды с зерном. Наконец-то она стояла голая, роскошная, рыдающая. И эта грязная свинья дала Али Бахру войти в себя, и это было такое блаженство, которого я не найду даже в раю, вот только эта женщина без конца всхлипывала, а я слишком забылся и закрыл глаза, унесенный волнами бесконечного блаженства, хвала В… о, наконец-то! – И тут я почувствовал этот ужасный укол и, открыв глаза и очнувшись, почтенный кади [348] , увидел перед собой глаза этой безумной и ее руку, все еще сжимавшую шампур, которым она пронзила меня. И от боли я не смог завершить молитву зухр. – А как вы думаете, по какой причине она решилась напасть на вас именно тогда, когда вы погрузились в молитву? – Думаю, она хотела украсть у меня корзину с финиками. – Как, вы говорите, зовут эту женщину? – Амани. – Приведите ее, – сказал судья двум близнецам. На колокольне церкви Консепсьо пробило полночь, затем час. Машин на улице давно уже почти не было слышно, Адриа не хотел вставать ни в туалет, ни для того, чтобы заварить ромашку. Ему не терпелось узнать, что скажет кади. – Во-первых, тебе надлежит знать, – сказал кади, – что вопросы здесь задаю я. Во-вторых, тебе надлежит помнить, что если ты солжешь, то заплатишь за это жизнью. Говори! – Почтенный кади, к нам в дом вошел незнакомый мужчина. – С корзиной фиников? – Да. – Он хотел тебе их продать? – Да. – А почему ты не захотела купить их? – Мне не разрешает отец. – Кто твой отец? – Азиззаде Альфалати, торговец. К тому же у меня нет денег. – Где твой отец? – Его заставили выгнать меня из дома и не оплакивать меня. – Почему? – Потому что я обесчещена. – И ты так спокойно сообщаешь об этом? – Почтенный кади, вы сказали мне не лгать, иначе я расстанусь с жизнью. – Почему ты обесчещена? – Меня изнасиловали. – Кто? |