Онлайн книга «Я исповедуюсь»
|
Мы провели два незабываемых часа в кабинете Исайи Берлина, на верхнем этаже Хедингтон-хаус, в окружении книг, рядом с часами на каминной полке, которые слишком быстро отсчитывали время. Берлин был в подавленном состоянии, как будто чувствовал, что близится его час. Он слушал Алину, слегка улыбался и повторял: у меня почти не осталось пороху. Продолжать надо вам. А потом тихо сказал: я не боюсь смерти. Она меня злит. Смерть меня раздражает, но не пугает. Когда ты есть, смерти нет. Когда есть смерть, нет тебя. Поэтому бояться ее – пустая трата времени. По тому, сколько он говорил о смерти, я понял, что он ее боится. Быть может, так же, как я. А потом он добавил: Витгенштейн говорил, что смерть не является фактом жизни. И Адриа пришло в голову спросить, чем его поразила жизнь. – Поразила? – Он задумался. Тиканье часов, словно идущее откуда-то совсем издалека, проникло в комнату и в наши мысли. – Поразила… – повторил он и наконец решился сказать: – А вот чем. Просто тем, что я смог прожить в безмятежности и с таким удовольствием, несмотря на все ужасы, в самом худшем из всех веков, какие знало человечество. Потому что он был несравненно хуже остальных. И не только для евреев. Он посмотрел на меня неуверенно, словно сомневался, какое-то время подыскивал точные слова и в конце концов произнес: я был счастлив, но все время испытывал угрызения совести и чувство вины оставшегося в живых. – Что? – спросили Алина и Сара в один голос. Только тогда я заметил, что последние слова он прошептал по-русски. Я тут же перевел им, не оборачиваясь, не отрывая глаз от Берлина, потому что он еще не закончил. Он продолжил свою мысль и снова заговорил по-английски, спросив: чем я заслужил, что со мной ничего не случилось? И покачал головой: к сожалению, мы, большинство евреев этого века, живем с тяжелым камнем на душе. – Я думаю, что евреи прошлых веков чувствовали то же, – заметила Сара. Берлин посмотрел на тебя, приоткрыв рот, и промолчал в знак согласия. Затем, как будто желая прогнать грустные мысли, поинтересовался публикациями профессора Адриа Ардевола. Чувствовалось, что он с интересом прочел «Историю европейской мысли», она ему понравилась, но он по-прежнему находил, что «Эстетическая воля» – это маленький шедевр. – Тогда я благословляю судьбу за то, что эта книга попала к вам в руки. – О, так это все ваш друг… Правда, Алина? Помнишь этих двух страшил? Один ростом два метра, а второй – метр пятьдесят. – Он улыбался, припоминая, и смотрел прямо перед собой на стену. – Чуднáя парочка. – Исайя… – Они были совершенно уверены, что это меня заинтересует, поэтому и принесли книгу… – Исайя, ты ведь хочешь чаю? – Да-да, предложи им… – Хотите чаю? – Теперь tante Aline [358] обращалась ко всем сразу. – Какие мои два друга? – спросил Адриа с удивлением. – Один – кто-то из Гинцбургов. У Алины столько родственников, что я иногда их путаю… – Гинцбург… – сказал Адриа, ничего не понимая. – Подождите-ка. Берлин с видимым трудом поднялся и отошел в угол. Я заметил, как Алина Берлин и Сара переглянулись, но все продолжало казаться мне очень странным. Берлин вернулся с моей книгой в руках. Мне необыкновенно польстило, что между страницами было заложено пять или шесть листков. Он открыл книгу, достал из нее какую-то бумажку и прочитал: «Бернат Пленса из Барселоны». – А, понятно, ну конечно, – произнес Адриа, сам не осознавая, что говорит. Я больше ничего не помню из разговора, потому что перестал что-либо понимать. Как раз в этот момент вошла горничная с огромным подносом, полным всяких приспособлений, необходимых для того, чтобы наслаждаться чаем так, как велят Господь и королева. Мы говорили еще о многом, но все это я помню смутно. Какое наслаждение, какая роскошь эта долгая беседа с Берлином и tante Aline… – А я-то откуда знаю! – трижды повторила Сара, когда Адриа спрашивал ее на обратном пути, каким боком оказался в этой истории Бернат. На четвертый раз она спросила сама: почему бы тебе не пригласить его выпить английского чая? – Мм… Очень вкусно! У английского чая каждый раз другой вкус, вы не находите? – Я знал, что тебе понравится. Но ты только мне зубы не заговаривай! – Я? – Да. Когда ты виделся с Исайей Берлином? – С кем? – С Исайей Берлином. – Это еще кто? – «Власть идей». «О свободе». «Русские мыслители». – Что за чушь ты несешь? – Он обернулся к Саре. – Что с ним? – И, подняв чашку, сказал обоим: – Очень вкусный чай! – А затем почесал в затылке. – «Еж и лиса» [359] , – уступил требованиям широкой публики Адриа. – Господи, ты что, чокнулся? – И Бернат опять посмотрел на Сару. – И давно это с ним? – Исайя Берлин мне сообщил, что это ты посоветовал ему прочитать «Эстетическую волю». – Да ты что? – Бернат, что происходит? Адриа посмотрел на Сару, которая старательно заваривала еще чая, хотя никто его не просил. – Сара, что происходит? – А? – Вы от меня что-то скрываете… – Вдруг Адриа вспомнил: – Ты был с каким-то коротышкой. «Чуднáя парочка», как сказал про вас Берлин. Кто был с тобой? – Слушай, этот тип просто чокнутый! Я, к твоему сведению, в жизни не был в Оксфорде! Повисла тишина. Тут не было часов на камине, чтобы слушать их тиканье. Но чувствовался легкий ветерок, который веял с пейзажа Уржеля на стене, а в столовую падали лучи солнца, освещавшие колокольню церкви Санта-Мария де Жерри. И слышалось журчание реки, текшей из Бургала. Вдруг Адриа ткнул пальцем в Берната и совершенно спокойно, как это делал шериф Карсон, сказал: – Ты прокололся, парень! – Я? – Ты не знаешь, кто такой Берлин, ты слыхом не слыхивал о нем, но, выходит, ты знаешь, что он живет в Оксфорде? Бернат посмотрел на Сару, которая потупила взгляд. Адриа взглянул на обоих и спросил: ты quoque [360] , Сара? – Она quoque, – сдался Бернат. Опустив голову, он произнес: мне кажется, я забыл тебе рассказать об одной подробности. – Давай. Я слушаю. – Все началось лет… – Бернат посмотрел на Сару, – пять или шесть назад? – Семь с половиной. – Да. У меня с датами… не очень хорошо… семь с половиной. Так вот, когда Сара пришла в кафе, Бернат положил перед ней экземпляр книги «Эстетическая воля» в немецком переводе. Она взглянула на Берната, потом на книгу, потом опять на Берната и, садясь за столик, пожала плечами в знак того, что не понимает, в чем дело. |