Онлайн книга «Мифогенная любовь каст»
|
– Петька теперь далеко и больше к нам никогда не прибудет, – промолвил Бессмертный. – Вы его перещелкнули, Дунаев. Как это вам сделать удалось, мне неведомо. «Трофей мой поработал», – удовлетворенно подумал Дунаев, но вслух ничего не сказал. Вместо этого выдавил из себя следующий вопрос: – А где этот… с носом?.. – На дрова порубали, – бодро крикнул Максимка. – Щас костер жечь будем. – И он указал куда-то вперед. Парторг краем глаза увидел, что они приближаются к огромной поленнице, составленной из тщательно уложенных гниловатых дров. – Это кто ж его так?.. – спросил парторг изумленно. – Кто, кто… Мы, конечно, и уделали его. Кто же еще? Я, да Андрей Васильевич, да Глеб Афанасьевич. Три богатыря, ебать – не плакать! – отвечал Максимка. – Мы как на второй этаж этой засраной Этажерки взобрались, так сразу же с двумя там и схлестнулись. Один железный, с топором. Другой мягкий, мешковатый. Но по части душить и придушивать – мастер. Ну да нас-то трое, к тому же разгоряченные, еще от мальчишек этих не отошли, так прямо и вломились, окровавленные, с нижнего яруса. Бой в душе кипит, подавайте врагов на блюде! А там эти стоят, истуканы невразумленные. Каждый величиной с дом. Ну да нас не испугаешь – парни подобрались у нас в группе бывалые, хуй в рот не клади. Решили вьебать им по первое число. Но и они не хуйня сопливая. Ржавый так топором своим махал, что ветер аж до Иркутска поднялся – чуть Андрея нашего Васильевича в капусту не порубал. Да Андрей Васильевич увертлив, как угорь, потому и невредим остался. А Мягкий на меня навалился, пытался меня на мозги свои наколоть. Мозги-то у него стальные, вроде ежа. Он ими врагов своих пытает. Страшное оружие, но против моего Подноса разве что устоит? Они приблизились к Поленнице, и Дунаев увидел, что возле нее на земле стоит Максимкин Поднос с большой пирамидальной горкой мальчишеских голов. На вершине этой горы возлежала голова мягкого существа, ощетинившаяся стальными иглами. Все головы по-прежнему пели, но теперь лидировала в этом хоре голова Мягкого. Песня эта была протяжна и печальна: Я безмозглым родился, я не помнил себя, На осиновый кол посадили меня. Я как флаг развевался на птичьем ветру, И капустные головы тихо шептали: «Умру». Их с утра уносили и кидали в котел, И раскачивал ветер мой осиновый кол. И однажды Великая Буря пришла. Рухнул кол. Я на землю упал. И земля приняла. Обняла неказистое чадо свое, Обняла, приняла. Обласкала, шутя. И тогда я услышал, как ветер поет, И я сам вдруг запел. И я пел, как дитя. И земля мне сказала, и ветер сказал, Очень тихо шепнул мне зеленый росток, Что мне надо идти, что мне надо искать, Что мне надо искать и идти на Восток. Что по Желтой Дороге мне надо брести Сквозь леса дровосеков и по маковым сонным полям, Чтоб в Смарагдовом Городе ум обрести, Чтоб сложить эту песню, чтоб спеть ее вам. Я страданьями тяжкими ум раздобыл: Думал друга порадовать умной своей головой. Ну а друг обезглавил меня. Он меня загубил. Ум мой в землю втоптал. И теперь он доволен собой. Я премудрость обрел, я пришел на Восток, Ну да разве найдешь благодарность средь страшных людей? Видно, лгали мне ветер, земля и зеленый росток, Видно, лгал мне Смарагдовый Бог-чародей. Оглянусь я назад, на тяжкий и желтый мой путь: Кто не лгал мне на этом пути? Не старался меня обмануть? Мне не лгали лишь алые маки далеких горячих полей. Они правду сказали: сон лучше ума. Так усни же скорей. – Ну так и спи, нечего тут вопить! – сурово прикрикнул на голову Максим. – А то щас ногой по ебалу заработаешь. Голова Мягкого испуганно замолчала, лишь мальчишеские головы продолжали напевать, словно в трансе: – «Мне не лгали лишь алые маки далеких, горячих полей. Они правду шептали, качаясь: “Сон лучше ума. Так усни же скорей”». – Нам-то спать некогда, – произнес Бессмертный, потирая сухие ладони. – Напротив, много работы. Для начала разведем костер. Парторга бережно уложили на землю, и его коллеги по «диверсионной группе» засуетились, закладывая дрова для большого костра. Но песня Мягкого взволновала Дунаева, точнее, даже не Дунаева, а Машеньку – она повернулась на другой бок в своей норке (которая теперь скрыта была в тесте бублика) и улыбнулась во сне. Джерри снял заплечный мешок, перевернул и вытряхнул на землю содержимое. Здесь было немало всякой снеди и выпивки: большая бутылка самогона, заткнутая газетой, несколько немецких фляжек со шнапсом, банки американской тушенки, пачки немецких галет, две связки копченых окуньков и лещиков, весьма недурных на вид, картошка, помидоры и огурцы, облепленные землей, явно раздобытые где-то на огороде, и даже белый, немного зачерствевший хлеб-соль прямо с солонкой и измятыми рушниками, на котором неумело были выложены запекшимися изюминками слова Herzlich Wielcomen – видимо какие-то трусливые селяне где-то радушно встречали фашистов. Все это добро Джерри свалил на землю со словами: – После боя и закусить не грех. Вскоре уже огромный костер пылал на пригорке. Гниловатые осиновые полешки чадили, и дым ел глаза. Радный достал котелок и стал варить кашу с видом опытного кашевара. В котелке поменьше кипела вода для «чаепития». – Плесните мне кипятку, Глеб Афанасьевич, не сочтите за труд. Мне лекарства запить надо, – сказал Бессмертный, вынимая из кармана пижамы какие-то бумажные конвертики с порошками. Радный протянул ему походную кружку с кипятком. – Что вы принимаете, Константин Константинович? – с любопытством спросил Джерри. – А это… из больницы. У нас с этим строго, – неопределенно ответил Бессмертный. – А зачем вы их пьете, разрешите узнать? Разве вы больны? – снова спросил Джерри. Бессмертный посмотрел на него, словно не понимая. – Я живу в больнице, – сказал он сухо. – Те, кто живут в больнице, принимают прописанные им лекарства. Разве это нужно объяснять? – И он ссыпал себе в рот с коричневой бумажки белый порошок. Дунаев понятия не имел, что Бессмертного зовут Константин Константинович. Но теперь он убеждался, что члены «диверсионной группы» успели неплохо познакомиться с Бессмертным. «Интеллигенция, – угрюмо подумал он. – Вот зачем он мне про интеллигенцию толковал. Сам, видать, из образованных. “Плесните мне кипятку, не сочтите за труд”. Им друг с дружкой сподручнее, чем с нами, людьми из народа. Он себе компанию подобрал, а не мне. Правильно пел Мягкий: не лгут только маки». Но Советочка внезапно прошептала в его сознании, словно бы отвечая Мягкому: |