Онлайн книга «Мифогенная любовь каст»
|
Казалось, еще секунда и он забьется в припадке, но тут слепой вдруг снова перевернулся вокруг своей оси, виртуозно подбросил и поймал гитару, ударил по струнам и запел прежним, спокойным, прочувствованным и циничным голосом: В парке Хуир распускаются розы, В парке Хуир сотни тысяч залуп. Снятся всю ночь неприличные позы, Снится мне дева, ебущая труп! Литераторы расхохотались. Новая доза коньяка (явно не первая за сегодняшний день) еще больше взбодрила их. – Идемте к Марье Степанне! – заголосили они. – Что мы, право же, выпиваем в этом-то свинарнике? Они вышли из коттеджа и пошли по направлению к дому Волошина. Тени кипарисов стали длиннее и отчетливее – солнце над парком клонилось к западу. Через несколько минут они уже сидели в центральной комнате волошинского дома. За высокими полукруглыми окнами шелестело море, а в доме, в полумраке, тихонько поскрипывала старая мебель, топорщились корешки бесчисленных книг. Пятно дрожащего света лежало на величественном лице египетской царицы Таиах, чья огромная маска висела на стене. Японские гравюры в темных рамах сдержанно пестрели своими свирепыми самураями, лодками, веерами, большеголовыми гейшами… Они оказались в обществе нескольких женщин. Правда, хозяйки дома не было – она чувствовала себя плохо и лежала где-то в одной из верхних комнат. Женщины были какие-то осунувшиеся, грустные, немолодые. Одна зябко куталась в шаль и мелкими глотками отпивала кипяток из чашки. Другая неподвижно смотрела в окно, на море, тревожно наморщив лоб. На приход гостей они почти не обратили внимания. Коростылев достал из тайника бутылку. Разлив спиртное по стаканам, он принял искусственную позу чтеца и продекламировал: Да, мы снова по ступенькам толстым Прокрались в породистый приют, Чтоб поднять торжественные тосты За детей, что к нам во тьме идут. Дети, дети, только не ударьтесь В темноте об острые углы! Осторожней лапоньками шарьте, Щупая серванты и столы. Может быть, вспотевшая ладошка, Вздрогнув, прикоснется к творожку, И во тьме шепнут тихонько: «Крошка! Здравствуй, крошка. Помни наш уют». Дети вздрогнут и уйдут устало, Сладко засыпая на ходу. Звон церквей и гулкий стон вокзала Их заветной дрожью помянут. Дунаев почти не слушал его, думая о чем-то своем, но как только тот кончил декламировать, Машенька у него в голове немедленно сложила ответ (который Дунаев произнес вслух): Может быть, мы слишком долго ждали, Слишком долго накрывали стол, И теперь в тревоге и печали Чувствуем, что гость уже пришел. А у нас уже повисли руки, Пыль лежит на тонких рукавах — Этот привкус соды, привкус скуки, Эта боль и этот тяжкий страх! Девушки играют еле-еле, Нежные затылки наклонив. Пьяный гость разлегся на постели, Ждет десерт из ракушек и слив. Что же медлят юные служанки, Не несут изысканный десерт, Чтоб на изукрашенной лежанке Гость уснул на много тысяч лет? – Да, – задумчиво кивнул Пажитнов. – Социалистический реализм создан руками русских декадентов. Об этом не нужно забывать. – И он прочел, проникновенно растягивая слова: Моча стекает по парче, А слезы – по коре березовой. Зверек, сидящий на плече, Сосет кусочек кожи розовой, И так высок наш небосвод, Где скачет тенью раздраженной Освобожденный от забот Зеленый лыжник обнаженный. Зеленый мир его чудес — Обманы, ключики, замки… Гори, гори, стеклянный лес! Целуй, целуй его в виски! Твой бакалейный магазин Стоит, запущен и закрыт. И лишь гниет на дне корзин Забытый всеми Айболит. При упоминании об Айболите Дунаева передернуло, как от тока. Он встал во весь рост, причем торс его качнулся, словно чугунный, а девочка в голове пропитала «могилку» холодным и дрожащим светом, похожим на свет ночного дежурства в больнице. Литераторы как будто чуть съежились, почувствовав, что им наконец-то удалось задеть гостя за живое. Глаза их заблестели веселее от любопытства. Лица женщин, напротив, стали еще более суровыми и усталыми. – Не меняют внучку на дочку, – начал декламировать Дунаев слегка изменившимся голосом, — Если ей захотелось пить! Иногда за последнюю строчку Будут страшной щекоткою мстить! Ишь какие фазаны сквозные Зажрались, поджидая врага. Защекочут вас ветры стальные! Не помогут стальные рога. А потом расцелуют вас нежно Облака, облака на лету… Будет вам и забавно и снежно, Вы уйдете в пустую мечту. Далеко за Полярным кругом Будут в норах брикеты лежать. Будут звезды идти друг за другом И в бескрайних снегах застывать. Ледяную целуя рыбку, Поднимая к звездам глаза, Вспомнишь южную эту ошибку — Только в лед превратится слеза. Лицо Пажитнова омрачилось. – Лагерем угрожаете? – язвительно спросил он. – Колымой? – Да что вы… каким еще лагерем? У нас же просто поэтический турнир такой, – ответил Дунаев, как сквозь вату. Внезапно одна из женщин произнесла глухим, негромким голосом, не отворачиваясь от окна: Слепая осень Обернула землю, За ней идет Бесстыжая зима. Но я такой Заботы не приемлю, Я все хочу Убить и скрыть сама. Я так хочу Природу заморозить, Сгубить листву Дыханием своим. Ледок на лужах, Словно дрожь по коже, И воет ветер — Гулкий нелюдим. Я так хочу Последней стать зимою, Чтоб никогда уж Не было весны. Но если я Глаза свои открою, Как мне закрыть их, Чтобы видеть сны? «А ведь отсюда хороший вид на море!» – вдруг щелкнуло в голове у Дунаева. Он посмотрел туда, куда смотрела женщина, и увидел, что на горизонте, который готов уже был слиться с небом, появилось несколько темных точек. Иногда там, где-то очень далеко, возникали какие-то мелкие вспышки. «Приближение!» – внутренне скомандовал Дунаев. Он уже гораздо лучше владел зрительными техниками, и приближение пошло набираться плавно, как по маслу. На него наехал борт военного корабля. Мелькнула стальная обшивка, блестящие стволы орудий. По ним скользнул мутный отсвет пламени. Пробежали матросы. Один вдруг отстал и упал на палубу, закрыв лицо руками. Дунаев навел на его лицо подзорную трубу своего зрения, подправил четкость. Теперь лицо было видно в мельчайших деталях: молодое, почти мальчишеское, загорелое, искаженное страхом. Капельки пота на лбу, след от машинного масла на ладони. В следующее мгновение корабль оделся пламенем. Приближение почему-то исчезло, и парторг увидел только кучку негаснущих искр, как будто в стекле морского пейзажа отразился дальний бенгальский огонь. «Подлодки! – догадался Дунаев и тут же скомандовал: – Глубина!» |