Онлайн книга «Обреченные»
|
Родители? Я стала их худшим кошмаром. Вместо того чтобы поднять врученное ими идеологическое знамя и принять факел их атеистического гуманизма, я проматывала сообщения в смартфоне и пересказывала: – Иисус говорит, что тофу есть скверна, а вся соя – от лукавого. Родители… В прошлом они безоглядно верили в кварцевые кристаллы, «И-цзин», гипербарические камеры, и потому заслуживающих внимания убеждений у них не осталось. Пока за столом царила неопределенность, официант неподвижно стоял рядом. Я спросила его: – Не подают ли у вас, случайно, цикад и дикий мед? Или манну? Он уже открыл было рот, но я переключилась на смартфон, лежавший у меня на коленях, и сказала: – Минутку! Иисус твитит. Отец поймал взгляд официанта: – Перри?.. Папа, к его чести, знает имена всех официантов во всех пятизвездочных ресторанах мира. – Перри, вы не оставите нас ненадолго? Отец быстро взглянул на маму, чуть приподнял брови и пожал плечами. Родители оказались в ловушке. Как у бывших саентологов, бахаи [25] и ээстешников [26] , у них вряд ли могли быть ко мне вопросы: я радостно печатала слова верности той религии, которую выбрала сама. Смирившись, отец, а вслед за ним и мать подняли вилки. Не успели они прожевать первый кусок, как я объявила: – Иисус говорит, что я должна публично поддержать следующего кандидата в президенты от республиканцев! Родители так и ахнули и немедленно подавились едой. Пока они запивали застрявшее в горле вином и кашляли, а соседние столики слушали их хрипы, зазвонил папин телефон. Отец, еле переводя дыхание, ответил. – Маркетинговый опрос? – недоуменно повторил он. – О чем? О том, какие зубочистки я предпочитаю? – Еле сдерживаясь, отец крикнул: – Кто это? – Он рявкнул: – Где вы взяли мой номер? А за это, Могавк-Арчер666, я тебя от всего сердца благодарю. 21 декабря, 10:37 по тихоокеанскому времени Крохотный золотистый передоз Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell) Милый твиттерянин! Вот как в моей жизни появился расчудесный котеночек Тиграстик. После событий в деревенской глуши, после похорон бабушки мы уехали в неизменно очаровательный отель «Беверли Уилшир». Тем утром мы завтракали в номере, точнее, я смотрела, как едят родители. Еще точнее, папа играл в игру «депрограммируй дочь»: не давал мне сырный штрудель и абрикосовые даниши, чтобы я отказалась от своей страстной болтовни с Иисусом. Я в отместку, прижав телефон к уху, нежничала, ворковала, хихикала и прочими способами игнорировала испепеляющие взгляды родителей. – Ну хватит, Иисус! Зачем ты меня дразнишь? Я стрельнула глазками поверх белой скатерти, цветов и апельсинового сока на маму – та смотрела на меня выразительно – и принялась подчеркнуто ее разглядывать, внимательно изучая губы, шею и, наконец, грудь. – Нет, не такие! – сказала я. – Нет, Иисус, она этого не делала. Мама заерзала, взяла салфетку, вытерла уголки рта и с отточенной Ctrl+Alt+Непринужденностью попросила отца: – Антонио, любимый, передай мне сахар. Я разговаривала с выдуманным другом Иисусом точно так же, как со всеми выдуманными друзьями. – Она? Нет! Вот я сижу прямо напротив, и не такая уж она плохая! Отец передал матери сахар и сказал: – Мэдди, дорогая, за столом не следует говорить по телефону. С предельно садистским Ctrl+Alt+Выражением лица мама принялась щедро сыпать сахар в кофе. Не отнимая телефона от уха, я вытаращилась на отца и одними губами сказала: «Не могу положить трубку». Я беззвучно проорала: «Это Иисус!» Как бунтовать против родителей, которые всегда почитали бунтарство? Если б я принимала наркотики или отдавалась банде преступников-байкеров и гангстеров-сифилитиков, отца с матерью это обрадовало бы, как ничто другое. Ведя себя так, будто время семейного завтрака священно, папа лицемерил. На столе возле него лежала обычная гора папок с делами сирот, а среди них глянцевая фотография пары суровых глаз крупным планом. Эти глаза цвета камня – они словно презирали все дурацкие роскошества, какие видели в нашем шикарном гостиничном номере. На миг мое девчачье хихиканье оборвалось – мой взгляд приковали грубые черты и неприветливое выражение этого славянского найденыша. Меня заворожила его вульгарная разбойничья ухмылка. Наконец мама прервала молчание: – Положите трубку, юная леди. Я огрызнулась: – Иисус говорит, что это ты толстая. – Клади трубку, – приказал папа. – Эй, в посланцев не стреляют, – ответила я и прибавила в телефон: – Иисус, я перезвоню позже. Всемогущий папочка-деспот ведет себя как бука. Ну, ты-то меня понимаешь. – И напоследок я добила: – А насчет маминого живота ты прав. – С изысканной Ctrl+Alt+Неспешностью я выключила и положила телефон возле своей пустой тарелки. Для справки, милый твиттерянин, в тот день на завтрак мне дали всего лишь половинку грейпфрута, тощий ломтик хлеба без масла и яйцо-пашот. Перепелиное, между прочим, яичко. Этот концлагерный паек не лучшим образом сказывался на моем настроении. Изображая героиню Элинор Глин [27] , я вскинулась, подставила папе лицо и заявила: – Раз уж ты настроен заставить меня страдать… – тут я, как положено девушке из книги, закрыла глаза, – то просто возьми и ударь меня! – Так же как другие подростки мечтают о больших карманных деньгах, красивых волосах или о друзьях, я хотела, чтобы родители меня побили. Удара кулаком или шлепка ладонью – вот чего я жаждала. И не важно, кто из этих не приемлющих насилие и желающих добра идеалистов-пацифистов – мама или папа – влепил бы мне. По щеке ли, в живот – все равно; я хотела быть побитой, поскольку знала: ничто так действенно не меняет баланс сил между ребенком и родителями. Если бы я вынудила их хотя бы разок отлупить меня, то всегда могла бы припоминать этот случай и побеждать в любом споре. О, быть Элен Бернс, подругой детства Джейн Эйр, стоять перед ученицами Ловудской школы, когда тебя стирает в порошок мистер Брокльхерст. Или быть Хитклиффом, в чью хрупкую голову бросил камнем молодой хозяин Хиндли. Подобное унижение на людях было моей самой сокровенной мечтой. |