Онлайн книга «Белый Клинок»
|
Что-то касается головы Несмеха. Что-то горячее. Юноша поднимает голову и видит прямо над собой надвигающуюся, накрывающую его пасть с мечеподобными зубами, пульсирующей глоткой, толстым языком, по которому струятся ручейки слюны. Он ничего не успевает сделать: пасть хорахша опускается, зубы верхней челюсти уже давят на спину… Смрадная пещера смыкается вокруг. Несмех поднимает непослушный меч, упирается в черный просвет между зубами нижней челюсти. Он задыхается, он очень устал. Пытается вырваться, но тело не хочет подчиняться. Ему не успеть! Зубы скребут по спине, почему-то вверх. Несмех выворачивается, рвется… Все его тело – как в липкой массе. По капюшону, по пленке, закрывающей глаза, ползет слюна ящера. Несмех напрягается изо всех оставшихся сил. Острие нижнего клыка у самого лица… Верхний клык упирается в затылок Несмеха, нажимает, проминает его… Несмеху кажется: клык уже входит в его мозг… Дикая боль… Конец… * * * Темнота. Вязкая, текучая, липкая и – пустая. Ничего нет. Никого нет. Есть – тьма. Безразличная и бесплотная. И всепоглощающая… Не всё: тусклый, крохотный, бесцветный огонек. Ничего не освещает, никого не зовет. Мёртв. И мрак вращается вокруг него. Почему? Он не должен двигаться! Он должен быть ничем, никем. Неподвижным и бесплотным. Но он вращается. Потому, что в нем движется голос. Бесцветный, бессветный, бесплотный голос. Дом, доу, вау… Нездешний, голос, не от нее, не от тьмы. Но он – из нее. Потому что тьма здесь – единственное сущее. И он – из нее. Но – извне. Как и розовый огонек, крошечный прокол в обволакивающей угольной ткани. Дом, доу, вау… Звук толкает, прикасается, движет… Значит, есть нечто, некто… И оно, он – не из мрака. Потому у огонька появился цвет. Потому что есть – он! Дом, доу, вау, По реке поплыву… Да? Да! Слова! Они – не отсюда. Но они входят в оставленную звуками щель. И она ползет, расширяясь, раскрываясь, растягиваясь… Дом, доу, вау! По реке поплыву, По Зеленой Реке Со свирелью в руке Золотые цветы соберу… Дом, доу, вау. Цветы соберу На венок золотой Со живою звездой, Звездой, что угаснет к утру. Дом, доу, вау! Венок золотой Со живою звездой, Со мною самой Тебе подарю — И умру. Дом, доу, вау, Дом, доу, вау, По Зеленой Реке поплыву… «Я умер! – думает он. И она тоже умерла. Нижний Мир! Вот он какой! Как легко! А умирать не страшно. Только больно. У меня больше нет тела (думает он). И у нее нет тела. Огонек! И – Дом, доу, вау…» Вот он какой, Нижний Мир…» Голос стихает. «Не умолкай – думает он.– Ты нужен мне!» Но голос прячется. Только розовый тусклый огонь, который ничего не освещает… Слабый свет пробивается через опущенные веки. Он пробует открыть глаза – но не может. Он чувствует что-то на лице. Хочет шевельнуть рукой – руки нет. – Не двигайся! – ласковый голос. – Эйрис? – Молчи! Тебе нельзя говорить, двигаться, смотреть! Еще долго, Несмех! Еще долго… – Это ты пела? – спрашивает он. Думает, что спрашивает. – Спи, Несмех! Спи! – Он чувствует ее руку на лбу.– Спи! Снова тусклый свет и ее голос: – Что? – сколько он спал? Долго! Зато появилось лицо. Его лицо: нос, рот, глаза, губы… – Ты можешь говорить. – Что со мной? – Ты едва не ушел, Несмех! – Ушел? Что было со мной, Эйрис? – Потом, Несмех! Ты устанешь! – Это ты пела? – Я, Несмех! Звала тебя, чтобы ты… Спи, Несмех, спи… – Доброе утро, Большой! Как славно лежать не двигаясь! Как славно быть собой, чувствовать свое тело, руки Эйрис, касающиеся кожи. Не хочется шевелиться, но хочется открыть глаза. Он открывает их и видит над собой легкую желто-зеленую крышу из переплетенных стеблей тростника. Такую же, как в доме, где он родился… Он не в пещере! – Где я? – спрашивает и удивляется слабости своего голоса. – Не тревожься! – Лицо Эйрис. Золотисто-коричневое. Гладкая кожа покрыта светлым пушком, чуть более густым в уголках рта и в ямке под нижней, немного оттопыренной губой. – Эйрис! – с нежностью произносит он и улыбается. Рука девушки приподнимает его голову, подносит к губам чашу с прохладным, розовым, кисло-сладким напитком. Край чаши изнутри покрыт орнаментом неведомого Несмеху письма. Крохотные капельки влаги задержались в штрихах резьбы. Рука Эйрис крепко и бережно сжимает его затылок до тех пор, пока чаша не пустеет. Откинувшись на мягкую(!) подушку, он вдруг замечает: стоит подольше посмотреть на что-нибудь: письмена на чаше, тростниковые стебли на потолке, маленькую грудь Эйрис, сиреневого краба, бегущего по стене,– и то, на чем останавливается взгляд, приближается, увеличивается в размерах. «Это мне знакомо»,– думает Несмех.– Откуда?» Ему снились сны. Удивительные сны, в которых было его прошлое и его будущее. Живые видения. Что-то очень важное… Но нет, он не помнит ничего! – Тебе лучше? – говорит Эйрис. – Мне – очень хорошо! – Он радуется, но счастье его омрачено: он забыл что-то важное. – Я расскажу тебе о том, что было. – Ты – знаешь? – Нет, он не произносит вслух, просто думает. Надо смириться с тем, что он – забыл! Эйрис откидывает край одеяла и ложится рядом, обнимает, придвигает его большую голову к своему плечу. По тому, как она это делает, Несмех догадывается: и ложе его, и соприкосновения их тел привычны девушке. – Ты прогнал его! – говорит она. «Нет, она не знает!» – разочарованно думает Несмех. – Ты прогнал его! Ты был стремительней демона! Даже я видела лишь тень твою и то, что оставлял твой меч! «О чем она? – удивляется Несмех.– Ах да!» Но это было так давно. Сколько жизней назад? – Ты напугал его, Большой! До смерти напугал! – А я думал – он убил меня! – вспоминает Несмех.– Он схватил меня… – Я видела! Но ты ускользнул! Ускользнул, а он убежал! На трех лапах! Как крыса! – Ее жаркий восторженный шепот обжигает ухо. – А что было потом? – спрашивает он. – Ты отдал всю свою силу! – сокрушенно произносит Эйрис.– Жизнь оставила тебя, и ты стал беспомощней новорожденного щенка. А я… Я взяла меч и села рядом с тобой. Но прежде послала зов. Хотя не надеялась, что меня услышат: я… мне тоже досталось. |