Книга Свидание на пороховой бочке, страница 47 – Елена Логунова

— Двенадцать квадратных метров, с окном, диван раскладной, шкаф одежный, стол, два стула, постельное белье и посуду дам, а удобства общие, — деловито сообщила соседка. — Мужиков не водить, дурь не курить, водку не пить. Пиво можно.

Она сделала последний глоток разрешенного пойла, опустошив бутыль, и заботливо закрутила горлышко крышечкой:

— Еще пригодится. Триста рублев в сутки с задатком, и, если чего испортишь, сама покупаешь новое.

— Согласна, — я кивнула соседке и вернулась к Алке: — Слышь, Трошкина? Я нам хазу нашла.

— Хату, а не хазу, — поправила меня соседка. — У меня не малина, а приличный дом.

— Я нашла нам, Алка, приличный дом, — приняла поправку я. — Запоминай, куда ехать.

Новоселье мы с Трошкиной справили ближе к вечеру.

Комната, предоставленная нам хозяйкой, действительно оказалась чистой и — приятный бонус! — светлой. Потолок и стены, незатейливо побеленные с синькой, отсвечивали в голубизну, сквозь ничем не занавешенное окно в комнату нагло лез целый сноп красно-рыжих лучей. Солнце клонилось к закату, алые блики красиво запятнали облупленные дверцы шифоньера, занятно раскрасив его «в горох».

Мелкая Трошкина, стоя у подоконника, отбрасывала причудливую длинную тень. Смотреть на нее было чрезвычайно интересно — на тень, а не на Трошкину.

— Девочка пришла на остановку и села в троллейбус, — рассказывала Алка.

Тень на стене передо мной проросла двузубой вилкой.

Я покосилась на Трошкину — точно, это она буквой «V» приставила к голове пальцы, изображая рога троллейбуса.

— Какой номер маршрута? — уточнила я только для того, чтобы посмотреть, как будут выглядеть в Алкином театре теней арабские цифры.

— Восемь.

Тень предсказуемо начертала вздыбленный знак бесконечности.

— Я, конечно, тоже поехала и всю дорогу держалась поближе, чтобы не потерять девчонку, но при этом не попадалась ей на глаза, — горделиво похвасталась бравая мышка-наружка Трошкина. — На Российской мы вышли, девчонка дворами дотопала до новостройки и вошла в подъезд. Поднялась на шестой этаж — медленно, там еще лифт не работает.

Я кивнула — артистичная тень шевелением длинных суставчатых пальцев показала мне, что девчонка долго и упорно поднималась по ступенькам на своих двоих.

— Я запомнила, в каком окне загорелся свет, и высчитала номер квартиры: двадцать четыре. И тут свет в окне вдруг погас!

Трошкина показала, как вдруг погас свет в окошке, и тень усугубила драматизм ситуации, широкими решительными жестам изобразив внезапный апокалипсис.

— Я отошла в густую тень, подождала немного и дождалась — девчонка вышла, но уже не одна.

— А с кем? — спросила я, не сумев угадать девчонкиного спутника в изображении тени — не то осьминог, не то Змей Горыныч.

— С собачкой!

— Какой породы?!

Я затруднялась представить собачку, похожую на осьминога и Змея одновременно.

— А это важно? — озадачилась Трошкина. — Я не знаю. Небольшая такая собачка, вся лохматая и с хвостом на голове.

— Мутант какой-то?! — это объяснило бы сходство с Горынычем.

— Почему мутант? Нормальная собачка.

Я посмотрела на подружку с подозрением:

— Ты считаешь нормальной собаку, у которой хвост на голове, а не на попе?

— А, ты в этом смысле!

Алка легко отмахнулась, а тень изобразила мощный хук справа.

— На попе у нее был обыкновенный хвост, а на голове парикмахерский, с бантиком! Слушай, если ты не перестанешь меня перебивать, я никогда не закончу!

— Все, все, молчу и слушаю!

Я отвернулась от тени и уставилась на рассказчицу.

— А дальше было совсем просто: я подошла, сделала пару комплиментов собачке, девочка растаяла и разговорилась. Ее зовут Наташа, а собачку Бемби…

Я не выдержала и снова перебила:

— Не надо про собачку, давай про девушку. Мы же не собачку подозреваем в тайной связи с Маковеевым.

— А зря, потому что эта связь у них была!

— В каком это смысле?! — Я вытаращила глаза.

— Фу! — Осознав, в каком направлении устремились мои непристойные мысли, скромница Трошкина покраснела, как облупленный шифоньер — тоже пятнами. — Я не в том смысле! Просто эту самую собачку Бемби девушка Наташа взяла из ветеринарной клиники Маковеева! Ее туда сдали, чтобы усыпить.

Она посмотрела на меня и на случай, если я вовсе уж дура, уточнила:

— Усыпить не Наташу, а Бемби.

— Я поняла. Значит, девушка Наташа удочерила приговоренную собачку Бемби, а владелец ветклиники Маковеев стал как бы крестным отцом.

— Точно. И добросердечная Наташа не могла не пойти на похороны этого замечательного человека.

— Что достойно уважения и сожаления одновременно, — вздохнула я. — Ведь мы с тобой лишились последней подходящей кандидатуры на роль таинственной любовницы покойного.

Я рассказала Алке о своей беседе с подругой детства усопшего Галиной Палной, и Трошкина тоже приуныла.

— Выходит, в подозреваемых опять остаемся только мы с тобой, — вздохнула она. — Что делать, что делать? Не знаю… А давай поступим, как Василиса в сказке?

— Ударимся оземь, превратимся из царевен в лягушек и спрячемся от суровой реальности в ближайшем болоте?

— Нет, громко скажем, что утро вечера мудренее, и завалимся спать. — Алка вновь проявила похвальную практичность.

Других предложений не поступило, и мы легли спать. Не как царевны, а как трудолюбивые крестьянки — едва стемнело.

Еще даже не полностью стемнело, когда я приступила к своему самому любимому упражнению — я называю его «жим подушки ухом» и выполняю регулярно, добросовестно и с душой.

А среди ночи зазвонил телефон.

— Что? Где?! — Трошкина вскинулась и приготовилась бежать.

Я с сожалением отметила, что нервишки у Алки растрепались.

— Спокойно, свои! — Я взглянула на входящий номер — один из немногих, записанных в моем новеньком телефоне.

— Не знаю, кто сейчас для нас свои, — проворчала подружка, забираясь обратно в кровать. — Разве что колумбийская тройка?

— А это кто? — невольно заинтересовалась я.

— Три ирланских республиканца, их тоже безвинно обвинили во всех смертных грехах, — объяснила политически грамотная Алка.

— Как это — кто? Ты меня не узнаешь? И это после всего, что я для тебя сделал?! — вознегодовал в трубке Макс Смеловский.

Постановка вопроса, тон и время звонка выдавали желание истребовать какую-то компенсацию за свои благодеяния.