Книга Сожители. Опыт кокетливого детектива, страница 71 – Константин Кропоткин

– Давно не виделись. Привет! – сказал я, стараясь выглядеть беспечным.

Так точно. Дежавю.

В дежавю впасть легко: мы ходим одной и той же дорогой на работу, ездим все в том же метро, имеем пару-тройку любимых ресторанов, пару-тройку друзей, у которых также накатана дорога. Вольер, хоть и кажется, что все мы – свободны.

– Едешь? – спросил я, лишь бы что-то спросить.

– Да, встреча, – он смешался.

Не хочет говорить, понял я, чувствуя и облегчение, и странную злость: ведь сам же просил же меня, буквально умолял, чтобы замолвил за него перед Манечкой словечко, а теперь, смотри-ка, снова обрядился в надменного божка.

– А я как раз со встречи иду.

– Домой? – спросил он.

– Нет, на работу. Буду увольняться.

– Да?

Увидев, как правильно и уместно переменилось его лицо, я чуть не взвыл: только не надо меня жалеть, не нужно мне это показное, пустое, никчемное соучастие; в жизни так много шелухи, не преумножай же и ты – такой красивый – этот эмоциональный мусор….

– Да, я очень рад, что увольняюсь.

– Тогда поздравляю, – брови его встали на место, вернув лицу и прежнюю надменность.

– Не с чем поздравлять. Велико ли дело, уволиться?

– А почему именно сейчас?

– Почему бы и нет? Осень, – я помахал руками, изображая крылья, – Летят перелетные птицы.

– Время перемен, – сказал он с легким вздохом, – Да.

– А у тебя как дела?

– У меня? Хорошо, наверное.

– Рад за тебя, – я постарался сказать посердечней. А как еще говорить с рогоносцами, этими счастливцами, нежащимися в неведении, – Ну…, – я хотел притвориться, что влечет меня неодолимая сила, что площадку перепутал, что ехать мне совершенно в другую сторону….

– А почему ты не спрашиваешь меня про Машу? – спросил он.

– Зачем мне про нее спрашивать? Я ее и так каждый день на работе вижу.

– А раньше спрашивал. Ты говорил как у «вас».

– Ну, это когда было, – я замямлил.

– Ты же все знаешь, да?

– Что я знаю? – спросил я, чувствуя, как заполыхали мои уши, как поползли по щекам красные пятна, – Ничего я не знаю, это ваши дела, сами разбирайтесь…, – стыдливо умолк.

Странные эти влюбленные. Думают, что лежат они, курами на парадном блюде, а весь мир на них пялится. А миру все равно. Мир не добр и не жесток – он равнодушен. Плевать ему, что кто-то любит, а кто-то нет.

– Видишь. Так получилось, – Ашот выдохнул шумно.

Я чуть не выругался. Ашоту наставили рога, а он же еще чувствует себя виноватым – не то сказал, не так себя повел, не тем ответил…. Разве можно жить свою жизнь, как грошовый роман? Никогда, дал я себе зарок, никогда в жизни больше не буду участвовать в чужой личной жизни, ни вмешиваться не буду, ни советы давать, ни даже слушать отчеты как они там друг друга любят, как ненавидят, как убивают друг друга почем зря….

– Мне очень жаль, – сказал я.

– И странно так, – глаза Ашота заблестели.

Меня аж затрясло: не будь же ты слюнтяем; ну, эта толстуха разлюбила, полюбит другая, мало ли их, феерических толстух в этом огромном городе-монстре?…

– У тебя так было? – после паузы спросил он.

– Что?

– Как будто к стене прижат, как на расстреле. И страшно, и как-то весело тоже, – он слабо улыбнулся.

Я понял: у него истерика, обыкновенная истерика. У меня однажды было такое – мне было плохо, очень плохо, так плохо, что я хохотал только, кривлялся, как черт в аду. А он улыбается лирически, нежно, влюбленно. У него такой – акварельный – способ страдать.

– Зато все ясно, – сказал я, – Тоже хорошо. Правда лучше, чем ложь. Правда? – я в этом не был уверен, но ничто так не улучшает жизнь, как вовремя произнесенные общие места.

– Все с ног на голову. И то, и пятое, и десятое, – он погладил себя по затылку.

– Считай, что не с ног на голову, а наоборот, с головы на ноги.

– То есть мне ехать?

Точно дежавю.

Вот также – метро, у края платформы – стояли мы, я и он. Он в точности в этом тоне говорил со мной – нарезая меня своими словами на тонкие, пергаментной прозрачности пластики. Он хотел подтверждения, что все верно в его жизни: он встретится с любимой женщиной, он скажет ей, он….

А что потом?

Я понял: и «будь счастлива» он ей скажет, и «отпускаю», и красиво заломит руки, и не вылезет из носа его неуместная сопля, и не будет на лице его бурых пятен, не станет он, зацепившись за какое-то слово, повторять его снова и снова. Приличный, правильный – неестественный вплоть до последнего волоска в своей умеренно длинной черной челке. Полудохлый. Не зря я все время встречаюсь с ним в метро, в этом зеленоватом, призрачном, полумертвом свете.

– Поступай, как знаешь, – сказал я немного резковато.

– А я люблю, – произнес он, – Возьму и скажу: люблю, потому что имею право.

А она любит другого, мысленно возразил я, и имеет столько же прав.

– Слушай, мне пора. Мне еще увольняться сегодня, – я опять помахал руками, как крыльями, – Давай, в другой раз поговорим, хорошо? – я отступил, – Делай, что хочешь, твоя жизнь, тебе решать. М?

Отступил и он – темнеющий на глазах, по правде говоря, сейчас больше похожий на каменного истукана. Я б такого не полюбил. Нет в нем жизни. Права Манечка, жить с таким – не дышать, а ходить будто по музею. Так хорошо, так прелестно, прекрасно так, что хочется блевать.

– Если хочешь, – уже отворачиваясь, сказал я, – дай ей по морде. Она этого заслуживает, и сама это знает.

Он издал неопределенный звук, но узнавать его природу мне не хотелось. Я не ушел, а соскользнул – как соскальзывает капля воды по навощенной поверхности. И это чувство тоже было знакомо. Я чувствовал в теле приятную легкость – я свободен. Точнее – я освобожден. Совсем немного осталось.

Уволен.

Сергей Петрович Конев, главред экспертного журнала, человек вспыльчивый, импульсивный, исполнил мою просьбу немедленно.

– Что ж, – сказал он, – Не держу.

– До конца месяца я доработаю….

– Незачем, – он перевел взгляд с меня на экран своего компьютера, защелкал клавиатурой, – Всего доброго.

Я думал он будет кричать, как уже бывало. Или уговаривать, что тоже вполне в его репертуаре. Ледяного тона, внезапно отчужденного лица я не ожидал.

– Спасибо вам за терпение, – сказал я, мысленно договаривая, что незачем здесь человек, который статейки валяет без искры, а только по служебной необходимости, – До свидания!

Он кивнул, не глядя. Я ушел.