Онлайн книга «На край света»
|
Афанасий Андреев немного оправился и выбрался из полузатопленной заборницы на плотик. Потухшими глазами он глядел в одну точку, ко всему безразличный. Истекал пятый день плавания. Дежнев тяжело поднялся из средней заборницы, где вода была выше колен, и решительным шагом подошел к Андрееву. — Афанасий, буду бросать твой товар за борт, — проговорил он. Андреев глянул на него и отвернулся, безнадежно махнув рукой. — Бог с ним, Семен, с товаром. За часть ли, что погибла с «Соболем», мне ответ держать, за весь ли товар, все едино. Кандалов мне, старому дурню, не миновать. Не простит мне хозяин такого убытка. — Товар бросим, чтоб жизнь сохранить. А живы будем, вместе ответим, Афанасий… Как-нибудь выкрутимся, старина, — прибавил Дежнев, стараясь утешить Андреева. Как он сам «выкрутится», кормщику было далеко неясно. Попов ссудил его на подъем деньгами и товарами. Дежнев хорошо знал, что и то, и другое принадлежало не Попову, а его хозяину — купцу Усову. «Как буду платить?» — спрашивал себя Дежнев и не находил ответа. — Вода прибывает, дядя Семен. Коч садится глубже, — вполголоса сообщил подошедший Михайла Захаров. Его похудевшее лицо было строго, губы сжаты. — Что делать, дядя Семен? Не найти нам трещин за товаром, — возбужденно доложил подошедший следом за Захаровым Иван Зырянин. Он был мокрый по самые плечи. Пот каплями стекал по его испачканному лицу. — Бросай, Семен! Скорее бросай! — воскликнул Андреев, поднимаясь и решительно махнув рукой. Дежнева поразила худоба его пальцев и их желтизна. «Рука-то, что у покойника», — подумал он и, обернувшись к ожидавшему приказаний Прокопьеву, взъерошенная голова которого высунулась из люка, крикнул: — Валяй, Суханко! Бросай! Пару мешков сухой муки сбереги. Мешки за мешками, тюки за тюками — и в воду полетело полтораста пудов ржаной муки, ящики с топорами, кожи, медные котлы и пуговицы, несколько пудов восковых свечей, четыреста пятьдесят сажен неводных сетей, неводная пряжа… Михайла Захаров подошел и к своему кованому коробу. Он с грустью поглядел на короб, хранивший его сокровища. Замок зазвенел, издавая мелодичный звук. Захаров поднял крышку. Короб был туго набит всяким добром. Хозяйственный соликамец хранил здесь соболиную казну — плоды таежного промысла. Сверху лежала новая соболья шуба, припасенная в подарок старухе-матери. Под ней — его собственная новая соболья шуба с мешицей — капюшоном. Вот и поношенная пупчатая шубенка [102] , крытая вишневым сукном. А вот — плотный холщовый мешок, набитый зельем — порохом. Не меньше десяти фунтов зелья взял с собой Захаров, собираясь в поход. Вот и пистолет — «пищаленко доброе». «Сорок соболей за него отдано», — вспомнил Захаров, поглаживая гладкий ствол любимой вещицы. Захаров перебирал одно за другим свои сокровища, чувствуя, как тяжело ему будет расстаться с ними. На самом дне короба лежало самое дорогое, заветное: белая льняная рубаха и льняная же наволочка. Материнские руки сшили их ненаглядному сыночку и вышили их золотцем. Захаров вынул рубаху и наволочку из короба, заботливо свернул их и сунул за пазуху. Затем он вынул мешок с порохом и пистолет, а все остальное торопливо запихал в короб. — Ты что? — спросил Дежнев, увидев на плече у Захарова зеленый сундучок. — Никак и свой коробец хочешь выбросить? Захаров остановился. — Свое добришко сберегите, — громко обратился Дежнев ко всем мореходцам, — но лишь столько, чтобы унесть было мочно. Захаров облегченно вздохнул. Наступил вечер шестого дня плавания. В поисках трещин мореходцы обследовали каждый шов в освобожденных заборницах. Ведра летали из рук в руки, вода рекой лилась за борт, но в отсеках не убывала. «Птицы летят на ночевку, — думал Дежнев, посматривая на чаек, быстро летевших на большой высоте к западу. — Там должна быть земля, — Дежнев взглянул на вечернюю зарю, бросавшую красные пятна по морю. — Как далеко до нее? Догребем ли? Продержится ли коч?» — А у нас в деревне, Евтюшка, земля черная-черная, — говорил Иван Зырянин, передавая ведро Материку. Лицо бывшего разбойника выразило напряженнейшее внимание. Его глаза заморгали. Он торопливо передал ведро стоявшему за ним в цепи Ивашке Нестерову и, обернувшись к Зырянину, быстро заговорил: — Земля! А у нас, Хромой Брод — наша деревня, а у нас какая земля! Ляжешь на нее — что тебе на полатях! Вольно! Тепло! — А наша земля, в Ростове-ти, ну, что пирог-ти, так бы и съел! — перебил его Нестеров. — А у нас-ти, в Ростове, чесноку-ти, луку-ти, да навозу-ти, да все коневий! — передразнил его Сидорка. Смех вспыхнул, но мало веселья звучало в этом смехе. — Сказывают, вы, ростовчане, сову в озере крестили, — продолжал Сидорка. — Ну, ну! Пошто на человека напал? — замахал обеими руками Фомка. — А что он, рыбий глаз, заладил: «земля, земля!» А не хочет ли он, лапшеед, рассолу? [103] Растерявшийся Нестеров схватился за ведро. Люди работали молча. Каждый думал свою думу… — Земля! — отчаянно крикнул рулевой Калинко Куропот. — Земля! Ведра, громыхая, полетели под ноги. Толкая и сбивая друг друга с ног, люди бросились из заборницы. — Где? — Вон! Вон она, земля-то! Вон она, матушка! Не на западе, где ожидал Дежнев, а на юго-западе в дымке тумана люди увидели выглянувшую из-за морского горизонта снеговую горную вершину, розовую в отблесках зари. — Ура! — Не в море, знать, нам погибнуть, — сказал Афанасий Андреев, и слезы лились по его щекам. — Лапшеед! Дай я тебя поцелую, рыбий глаз! — кричал Сидорка, сжимая в объятиях отбивавшегося Нестерова, более напуганного бурными выражениями его дружеских чувств, чем ранее — насмешками. Дежнев подошел к матке. Калинко Куропот, не дожидаясь его приказаний, направил коч к горе. — Прими на закат, — сказал Дежнев. — Так. Нас может ночью снести. Приметь по матке, где камень. Недолго будешь его видеть. В самом деле, заря побледнела; розоватая вершина горы потемнела и исчезла во мгле. Вдруг коч резко накренился на нос. Бывшая темница анкудиновцев почти вся была затоплена. — Восемь молодцов — на весла! Остальные — на отливку! — распоряжался Дежнев. — Суханко! Разбери плотик у бортов! Часть плотика была быстро разобрана. На кое-как прилаженных вдоль бортов еланях встали все свободные от гребли мореходцы и принялись черпать воду. |