Книга На край света, страница 78 – Владимир Кедров

Двадцать лет прошло с тех пор, как Дежнев ушел из него в отряде Стадухина. Много воды утекло. Позади — годы лишений, битв, борьбы с природой и людьми, годы нечеловеческих усилий, потерь и побед.

В остроге лишь старики помнили Дежнева. Большая часть казаков была новыми людьми и не знала его. Жена Дежнева Абакаяда умерла.

В первый же день Дежнев познакомился со своим сыном Любимом. Юноше шел двадцать первый год. Он только что был зачислен в списки служилых людей, и ему еще предстояло накапливать опыт жизни.

Худощавый, но мускулистый и загорелый, он смущенно стоял перед отцом, о котором знал только понаслышке. Он робел, видя испытующий взгляд отца, проникавший, казалось, в его душу.

— Плавать можешь? — спрашивал его Дежнев.

— Могу. Сызмальства на Лене.

— Парусом ходить можешь?

— Могу, тятенька.

— Где выучился, сынок?

— На рыбалках.

— Грамоту разумеешь?

— Не.

— Где ж тебе, сынок, охота служить? В Якутском остроге аль на дальних реках?

— Дальние земли б повидать…

— Добро. Но грамоту одолей. Садись-ко, сын, за грамоту. Я найду человека учить тебя. Оружием владеть я сам тебя обучу, — сказал Дежнев, довольный первым впечатлением от сына.

Дежневу не удалось позаняться с сыном и поучить его воинскому и землепроходческому искусству. И месяца не прошло после прибытия Дежнева в Якутский острог, как воевода отправил его в Москву в отряде сына боярского Ивана Ерастова. Казаки повезли в Сибирский приказ большую костяную и соболиную казну.

Уж больше года отряд Ерастова хоть медленно, но верно продвигался к Москве. Впереди — Верхотурье, последний сибирский город. Позади — бездорожье тайги, переправы через многочисленные реки, перетаскивание груза волоком по трещавшему льду, битвы с волками и разбойниками. А сколько было остановок для осмотра государевой казны! Сколько томительного ожидания подвод и лодок!

Вокруг снова был дремучий лес. Двенадцать телег грохотали по труднопроходимым лесным дорогам. На телегах в запечатанных ящиках, оленьих и холщовых сумах везли бережно уложенные собольи шкурки, в бочках — моржовые клыки.

Конные казаки ехали по обе стороны телег, всегда готовые к бою. Длинные пики качались за их плечами, пищали лежали поперек седел.

На полверсты впереди рыскал конный разъезд, разведывавший путь, высматривавший, нет ли где разбойничьей засады. В разъезде — Дежнев, Иван Биндаро, Семен Сероутка.

— Завтра, видно, и до Верхотурья доберемся, — проговорил Иван Биндаро, выезжая из сумрака леса на обширную поляну.

Солнце осветило его рябое лицо, наполовину отрубленное ухо и морщинистую медно-красную шею.

Из-за деревьев послышались приглушенные крики людей и ржание лошадей. Казаки пустили коней рысью, и первое, что они увидели, был обоз, ожидавший переправы на противоположной стороне неожиданно открывшейся взорам речки. С первого взгляда Дежнев узнал в охране ленских казаков, хоть лиц нельзя было рассмотреть за дальностью расстояния.

Проскакав еще несколько сажен, Дежнев увидел у своего берега причаливший паром. Переправившиеся на пароме казаки суетились, пытаясь вытащить на крутой берег упавшую в воду лошадь.

— Сероутка! — крикнул Дежнев, соскакивая с седла. — Скачи назад! Приведи сюда наш обоз!

Сероутка, молодой круглолицый парень с веселыми голубыми глазами, натянул повод. Его конь заплясал, задрав морду и роняя с губ пену. Сероутка повернул его на месте и, свистнув плетью, умчался.

Дежнев и Биндаро сбежали к парому и, схватив концы веревки, уже заброшенной под зад упавшей в воду лошади, стали вытаскивать лошадь, помогая казакам встречного обоза. Лошадь, сначала опиравшаяся о берег лишь передними копытами, вскоре достала до грунта и задними ногами. Фыркая и прядая ушами, она выскочила наконец на берег.

В суматохе Дежнев не успел узнать людей, которым он помогал. Когда же лошадь оказалась на берегу и Дежнев, бросив веревку, осмотрелся, он вдруг увидел Михайлу Стадухина. Тот его тоже заприметил.

— Семен! — изумленно вскричал Стадухин.

— Михайла!

К великому удивлению Дежнева, Стадухин бросился к нему с протянутыми руками.

— Семен! — повторил Стадухин. — Землячок!

Вдруг Стадухин остановился, снял шапку и опустился перед Дежневым на колени.

— Прости, Семен! Винюсь я пред тобой. Зло держал я на тебя, мово старого товарища. Много зла я тебе сделал напрасно. Прости, будь великодушен!

Дежнев поспешно поднял Стадухина.

— Легко мне простить тебя, Михайла, коль ты сам вину свою сознал. А я на тебе зла не помню.

Стадухин радостно протянул руку Дежневу. Старые товарищи обнялись.

— Душевно рад я, что правда тебе, Михайла, открылась, — сказал растроганный Дежнев. — Ведь дороги сорок соболей, а на правду и цены нет!

Стадухин вздохнул. Дежнев внимательнее оглядел его. На плечах бывшего казачьего десятника был новый атаманский кафтан. Тринадцать лет, что прошли с последней встречи Стадухина с Дежневым, оставили следы. Седина серебрила бороду Стадухина. Красноватый рубец пересекал его лоб. На левой руке не хватало безымянного пальца.

— Давно ль ты, Семен, из Якутского острога? — спросил Стадухин.

— Намедни год было, как выехали. А давно ль ты из Москвы?

— Десятый месяц пошел, как едем.

— Видать, ты в атаманах ходишь.

— Наградил государь. Уважил мои труды. Ведь окромя того, что чуть не всю Индигирку-реку я обсмотрел… мы с тобой, Семен, обсмотрели; да Колыму-реку я открыл… мы с тобой же, Семен, вместях и открыли ее! Окромя всего того, когда негоже расстался я с тобой на Анадыре-реке, проведал я многие реки, что в Охотское море впали: Пенжину-реку, Изигу-реку, Тоую-реку. Проведал я берег моря до самой до Охоты-реки, где Иван Москвитин стоял.

— И на твою долю, знать, досталось, что открывать-проведывать, — слегка усмехнувшись, сказал Дежнев.

— Вдосталь, Семен, хватило. Словно туман тогда мне в голову зашел. Словно враг мне в уши нашептывал: Анадырь, Анадырь! И невдомек мне, дурню, тогда было, что столь широка земля наша матушка, жизни не хватит, чтоб всю ее проведать.

— И детям, и внукам нашим много еще останется открывать, — задумчиво произнес Дежнев.

Паром обернулся вторично, и на берег вышли знакомые нам анадырцы — Василий Бугор и Никита Семенов, побывавшие в Москве с Михайлой Стадухиным. Объятиям, расспросам, рассказам, казалось, и конца не будет.

Сколько ни поспешал сын боярский Ерастов, но лишь через десять месяцев после Верхотурья казаки увидели золотые, красные и зеленые маковки московских церквей. Необычайное волнение овладело казаками при виде Москвы, матери городов русских.