Онлайн книга «Мертвые сраму не имут»
|
– Я – к тебе. Правда! К тебе! – Кому я нужен, отставной генерал, подчистую уволенный, лишенный всех наград и званий? – Я все это знаю. – Откуда? – Книгу твою читал «Требую суда общества и гласности». Там читал. В Москве. – Скажи, куда долетела! – удовлетворенно сказал Слащев и тут же спросил: – Ну, и как? – Вполне достойная книга. И честная. – Брешешь небось. – Не умею. – Ладно, поверю. Ну, и зачем я вам? Кольцов посмотрел вокруг: – Давай в каком-нибудь тихом, уютном месте спокойно поговорим. – Хорошая мысль! У меня вон там хорошее место. С видом на Золотой Рог, – указал Слащев на беседку в конце двора. И тут же закричал: – Пантелей! Мустафа! Из домика вышел старый денщик. – Ну, чего раскричались! Дитя разбудите! – Неси сюда дитя. Он не видел Маруську! Я его в крестные отцы упрошу! – Так уже ж хрестылы. Енерал Соболевский – хрестный батько. Забулы? – У моей дочки будет два крестных батьки! – Два не положено! – Меньше разговаривай! Неси Маруську! – и тут же крикнул вышедшему во двор хозяину: – Мустафа! Чаю и что там?.. Шербет, пахлаву, курабье! Все неси! У меня дорогой гость! – Насчет дорогого гостя не очень распространяйся, – попросил Слащева Кольцов. – На моей территории ничего не бойся! – продолжал возбужденно распоряжаться генерал. Заметив, что Пантелей вынес самодельную колыбельку, он бросился к нему, сгреб девочку на руки, поднес к Кольцову: – Гляди, кого ты тогда спас! Мария! Маруся! Мама Руси! Девочка, видимо, уже привыкла к таким грубым отцовским нежностям. Она не плакала и даже ничему не удивлялась. Лишь с интересом водила своими глазенками по сторонам и что-то говорила на только ей понятном языке. На столе в беседке появились различные турецкие сладости, кувшин с крепко заваренным чаем. Марусю угостили шербетом и унесли в дом. Мустафа спросил, не нужно ли еще что, и тоже удалился. Они остались одни. Разлив чай по стаканам, Слащев сказал: – Если имеешь что сказать, говори. И не бойся, тут нас никто не услышит. – Ты ведь уже понял, я не из робкого десятка. Вопрос такой! Домой, в Россию, хочешь? – Мимо! – коротко сказал Слащев. – Не понял. – Есть вопросы, на которые я не хочу и не буду отвечать. Этот – один из них. – Война кончилась. ВЦИК объявил амнистию. – Я хорошо помню, что ты для меня сделал. И хотел бы тебе поверить. Но не будем друг друга обманывать: она на меня не распространяется. – Она распространяется на всех. – Я – «кровавый генерал». Сам читал в ваших листовках. – Война кончилась. Если вернешься с добрыми намерениями, эта амнистия распространяется также и на тебя. – Война не кончилась, и такое не забывается, а значит, и не прощается. – Я говорил о тебе с Дзержинским. Я тебе гарантирую, ты можешь мне не верить. Но тебе гарантирует прощение Дзержинский. – Это – слова. Не всем словам можно верить. – Что тебе нужно? Письмо Дзержинского? – Над ним есть Троцкий. – Я полагаю, на эту тему Дзержинский говорил с Троцким. – Троцкому я много перца за штаны насыпал. Не простит. – Я не рискнул бы отправиться к тебе, если бы не был уверен, что тебе нечего бояться. – Я знаю, что ты веришь им, иначе не отправился бы ко мне. Но, по-моему, это мышеловка. Троцкий – человек мстительный. Он не забывает обиду, – и после долгого молчания Слащев спросил: – Ну, скажи, зачем я им? Я понимаю, им Врангель нужен. Почему они не послали тебя к нему? – Потому, что он мне не поверит, и потому, что у него есть какой-то уголок на земле, кроме России. – Думаешь, у меня нет? – Нисколько не сомневаюсь, что нет. Иначе ты не сидел бы здесь. – Логично, – согласился Слащев. – Давай начистоту! У меня семья: жена, дочь. Ну, вернусь я в Россию. И что? Я всю жизнь воевал. Но в вашу рабоче-крестьянскую меня не возьмут. Ничего другого я не умею. Скажи, каким способом я смогу заработать у вас там семье на кусок хлеба? – Не пропадешь ни ты, ни твоя семья. – Это опять же слова. А я гордый. Я далеко не на каждую работу пойду. У меня неуживчивый характер. Меня нельзя унижать. Униженный, я делаю много глупостей. Порой непростительных. – Не исповедуйся! Я не священник, – улыбнулся Кольцов. – Я сказал то, во что верю. А тебе решать. Вроде бы исчерпан разговор. Но уходить не хотелось, и он понял почему: к ним ни разу не вышла жена. А ведь он спас тогда и ее. Почему она не вышла? Почему Слащев ее ни разу не окликнул, не позвал? – Нескромный вопрос, – сказал он Слащеву. – Я ухожу, но так и не поздоровался с твоей женой. – А мы поменялись с нею ролями. Я ухаживаю за Маруськой, а она работает гувернанткой у одного богатенького жулика. Пока я воевал, он наживал на нашей крови капиталы. Такая вот метаморфоза! – и после длинной паузы он куражливо добавил: – А что! Вполне могу ухаживать за детьми. Мне это даже нравится. Буду работать у вас там нянькой в каком-нибудь детском инкубаторе. У вас, говорят, будет теперь все общее: жены, дети. – Ты начитался много глупостей. Выбрось их из головы. – Подумаю. Кольцов решительно встал. Продолжать разговор дальше не имело смысла. Зерно вброшено. Предложение вернуться в Россию Слащев никогда и ни от кого не получал и, соответственно, не рассматривал. Ждать сейчас от него большего, чем он уже сказал, не следовало. Спустя несколько дней он наведается к нему еще раз, чтобы узнать, какие новые мысли родились в его голове. И тогда примет какое-то решение – Уходишь? – спросил Слащев. – Если пригласишь, еще зайду. Он проводил Кольцова к калитке. Шли медленно. – Да, бывает ведь такое, – с некоторым удивлением задумчиво сказал Слащев. – Ты о чем? – О тебе, о себе. Скажи мне кто, что мы с тобой еще встретимся… Такое и во сне не приснится. А может, это и правда сон? – Один человек мне как-то сказал: в жизни такое бывает, чего не может быть, – вспомнил Кольцов слова Деремешко. – Ну, будь здоров! И, уже на улице, когда Кольцов отошел от калитки, Слащев окликнул его: – Слушай, комполка! – У меня есть имя – Павел Андреевич. Фамилия не обязательна. И комполка я тогда был по несчастью: друга убило. – Догадываюсь, ты по другому ведомству. Хоть скажи мне, где тебя искать, если в моей дурной голове вдруг возникнет мысль еще раз повидать тебя? |