Онлайн книга «Между ангелом и бесом»
— Размечтались, — квакнула лягушка-царевна. — Ничего не получится! От поцелуя все равно не отвертишься! — Молчи, женщина! — отмахнулся Рыжий и выплеснул на нее волшебную воду. Лягушка мгновенно похорошела. Ее кожа засветилась изумрудной зеленью, бородавки приобрели почти декоративную форму, а глаза стали удивительно выразительными и таинственными. Она стала очень красивой, но… лягушкой! — Эх, — только и смог сказать разочарованный жених. Он манул рукой и рухнул на траву рядом с веселым чертом. — Чему радуешься? — Я не радуюсь, — сказал Гуча, — я развлекаюсь! Ты только послушай этих двух — что старый, что малый! Самсон прислушался к спору отшельника и ангела. — Она красавица! — настаивал Бенедикт. — А я говорю — старух! — утверждал волшебник Аминат. — Нет, Гризелла прекрасна! — Страшна как смерть! — Она мила и добра! — не сдавался юноша. — Зловредна она и пакостна! — противоречил ему оппонент. Предмет их спора — прекрасная Гризеллла стояла напротив и, вытаращив глаза, пыталась что-то сказать. Но напрасно. Мужчины не давали и слова вставить. Внешность ведьмы претерпевала странные перемены. Когда говорил Бенедикт, Гризелла расцветала, хорошела и молодела. Но стоило открыть рот отшельнику, как она становилась старой и страшной. — Прекрасна! — Ведьма расцвела. — Ты ослеп, Бенедикт. Кто прекрасен? Эта старая вешалка прекрасна? Вглядись в ее морду — лицом это безобразие не назовешь! Глазки поросячьи, вместо языка — змеиное жало, а нос крючком загнулся как у орла клюв! Хищница! После слов Амина та ведьма мгновенно постарела: лицо ее сморщилось, румянец пропал, а нос загнулся к подбородку. Ведьма устало вздохнула, сгорбилась и оперлась на метлу. — Это ты ослеп, Аминат. Гризелла прекрасна, как восход солнца! Ведьма снова помолодела, похорошела и выпрямилась. — Ведьма — она ведьма и есть, — проворчал старик, и все увидели прежнюю сварливую бабку. И только Бенедикт, затаив дыхание, любовался ею, не спуская с нее глаз. Он подошел к девушке, взял ее за руку и проникновенно прошептал: — Я был не прав, когда говорил, что хотел бы видеть вас матерью! Если у вас не осталось обязательств по отношению к Аминату, то я… я буду… — Ты будешь всю оставшуюся жизнь проклинать этот день! — закончил Аминат. Тут Гризелла наконец не выдержала. — Определитесь, в конце концов, что вам нужно! — закричала она. — То страшная, то красивая… Да ну вас всех! Она оседлала метлу и взмыла в небо. — Красавица, — прошептал ей вслед ангел. — Мотай на ус, Самсон, — хохотнул черт. — Какими глазами на женщину смотришь, такой ее и видишь! Ангелок это прочно усвоил: взглянет — и все бабы вокруг сразу дамами становятся! Даже Гризелла не устояла. — Бенедиктушка, ангел мой!!! — завопил бывший наследник. — Бенедиктушка, посмотри, пожалуйста, на мою лягушку! Как следует посмотри — пусть человеком станет! Мне не надо царевну, мне даже дама не нужна, я и на бабу согласен!!! Ангел проводил взглядом улетающую ведьму, обернулся к лягушке. — Какая красивая… лягушка! — восхитился он. Самсон разочарованно охнул, царевна-лягушка смутилась, квакнула, похорошела еще больше под взглядом ангела, но все равно осталась лягушкой. — Может, мы все же поужинаем? — спросил Аминат. — Или позавтракаем? Вы, молодые, можете вздыхать и охать на пустой желудок, а мне, старику, питаться нужно правильно и плотно. И вовремя. — И то верно, — согласился с ним Чингачгук. Он достал из торбы волшебный платок-самобранку, разгладил заштопанный угол и разостлал на земле. — Ну, кто у нас самый голодный? — весело произнес он, делая приглашающий жест рукой. — Заказывайте! — Я! Я самая голодная! — квакнула лягушка. Платок тут же отреагировал, выдав на-гора рой огромных, величиной с кулак, комаров. Царевна, увидев это царское угощение, закатила глаза и надула на шее огромный пузырь: — Ква! Самсон оторопело наблюдал, как невеста выбросила вперед длинный толстый язык. Половина комариного роя прилипла сразу. Лягушка втянула язык в рот и чмокнула от удовольствия. Другие комары оказались сообразительнее съеденных собратьев и кинулись прятаться. Ближайшим укрытием для перепуганных насекомых послужил одежда людей. Кваква только успевала выстреливать языком, собирая разлетающийся обед. Ее спутники шлепали себя по лицу, били по бокам, чесали спины — еда оказалась злой и очень кусачей. Хотя пищащие твари сами были обедом, удирая, они тоже умудрялись пообедать. Через несколько минут не осталось ни одного комара. И ни одного живого места на бесчеловечно искусанных мужчинах. Сытая Кваква погладила раздувшийся живот и громко рыгнула. Самсона передернуло. Он с отвращением посмотрел на нареченную и отвернулся. Над ним послышался писк, и на веснушчатую щеку приземлился огромный, упущенный лягушкой кровосос. Рыжий шлепнул себя по щеке, но комар проигнорировал шлепок и продолжал свое черное дело. Черт размахнулся и ударил Рыжего кулаком. Комар упал. Самсон тоже. В распухшей щеке торчало длинное, похожее на иглу жало. — Ему твой шлепок, — сказал Гуча, — что тебе — комариный укус. Шлепнул, ха! — Какая гадость. — Аминат пнул тушку насекомого. — Спасибо, накормил. — Черт обиделся и плюнул на платок, но не зря волшебная вещь раньше принадлежала Аминату — характер у платка был такой же скверный, как и у отшельника. Платок тоже обиделся и выпустил на волю еще один ой — только комары в нем были намного крупнее первых и злее в сто раз. Кваква пообедала на славу. И поужинала. На три дна вперед. А у людей аппетит пропал и больше в этот день не появился. Когда порыв ветра унес последних кровососов, есть уже никому не хотелось. Так и сидели вокруг зловредного платка, с ненавистью поглядывая на вздувшееся брюхо Кваквы. — Дура зеленая, — выругался Рыжий, прикладывая к опухшему лицу тряпку, смоченную отшельниковой настойкой. — Нельзя так, — пристыдил его ангел, с трудом разлепляя искусанные губы. — Она хоть и лягушка, но все равно женщина. — Нельзя, — согласился жених. — С женщиной — нельзя, но с этой жабой… Раздался звонкий шлепок — лягушка выстрелила липким длинным языком в лицо зарвавшемуся жениху. Получилось почти как пощечина, только противнее. Рыжий недовольно засопел, но ничего не ответил — не драться же с надоедливым земноводным. Он растянулся на траве и демонстративно захрапел, игнорируя сердитое кваканье. — Женщины, — проворчал отшельник, стараясь устроиться на жестком ложе. — Шипят, гавкают, квакают… Вот и эта — ведь может по-человечески, а нет, квакает… |