Книга Пока нормально, страница 18 – Гэри Шмидт

– Нельзя рисовать каждое перо, – сказал я. – А то получается просто набор черточек вплотную друг к другу.

Его рука передвинулась к нижним рядам перьев на правом крыле.

– А тут что ты сделал? Поясни.

– Нарисовал всего несколько черточек, чтобы показать, как загибаются перья.

Мистер Пауэлл кивнул.

– Именно так и поступают художники, – сказал он. – Ты прав: нельзя рисовать каждое перышко. Но можно нарисовать узор, который образуют перья, чтобы стало понятно, какой они формы и как они лежат на теле птицы. Если ты нарисуешь этот узор, взгляд зрителя сам добавит остальное. А теперь посмотри сюда.

Он вынул из кармана ластик и стер одну из границ птичьего тела.

– Нарисуй эти перья так же, как рисовал остальные.

– Но у меня нет линии, по которой было бы видно, где они кончаются.

– Правильно, – сказал он. – Тебе надо ее вообразить.

И я взялся за дело, а подо мной бултыхались в воде Большеклювые Тупики – придурки придурками. А когда я закончил, мистер Пауэлл уже стер все линии, и перья моей крачки скользили по воздуху, как им и полагается.

Мистер Пауэлл спросил, можно ли ему оставить мой рисунок себе.

Знаете, что при этом чувствуешь?

* * *

За несколько дней до начала учебы в Средней школе имени Вашингтона Ирвинга – только не подумайте, что я ждал его с нетерпением, – в «Спайсерс дели» на главной улице Мэрисвилла кто-то залез. Это случилось вечером или ночью, после десяти. Если вам интересно, могу сообщить, что мой брат, хоть он и урод, был в это время дома.

По крайней мере, один человек, которому это было интересно, нашелся.

Мистер Спайсер.

А еще он заразил своим интересом полицейских, которые отправились искать моего брата.

Они пришли на следующий день, когда мы с матерью мыли посуду после завтрака. Они вели себя довольно вежливо – скорее всего, потому, что мой отец уже ушел куда-то вместе с Эрни Эко и они не услышали того, что он очень захотел бы им сказать и наверняка сказал бы. Вместо него говорила мать. Нет, она не слышала, что нынче ночью ограбили «Спайсерс дели». Нет, она никогда там ничего не покупает, но ее младший сын подрабатывает у мистера Спайсера. Она не знакома с мистером Спайсером и абсолютно не представляет себе, почему он считает, что ее сын может иметь к этому грабежу какое-то отношение. Да, она совершенно точно знает, где он был ночью, – дома. Нет, он не выходил отсюда после девяти. Да, она уверена. Да, целиком и полностью. Да, у нее нет никаких сомнений.

Двое полицейских выглядели так, как будто у них сомнения были.

Потом они переключились на меня. Да, я знаю «Спайсерс дели»: я там подрабатываю. Нет, я не слышал, чтобы мой брат сегодня ночью куда-то выходил. Нет, я никогда не видел его рядом со «Спайсерс дели». Да, я уверен. Никогда. Спросите у него самого.

Полицейские сказали, что с удовольствием спросят. А где он сейчас, мне известно?

Мне было неизвестно. Матери тоже.

Они переглянулись. Потом сказали, что покатаются немножко по округе и, если мать не возражает, зададут моему брату те же вопросы – если, конечно, они его увидят.

Мать сказала, что не возражает.

Когда они ушли, она прислонилась к раковине. Она дышала часто и неровно.

– Дуги, – сказала она, – ты же не думаешь…

– Он всю ночь был здесь, – сказал я.

Она посмотрела на меня.

– Честно, – сказал я.

И на случай, если вы сомневаетесь в моей честности – я ведь соврал, когда заявил, что не видел его около магазина (хотя, между прочим, это было не такое уж большое вранье, да и любой другой на моем месте наверняка соврал бы так же), – могу добавить: я знал, что прошлой ночью он не выходил, потому что я сам почти не спал. Я светил себе фонариком и опять рисовал перья крачки, стараясь, чтобы на этот раз все вышло правильно. На новом листе я легонько наметил туловище крачки, а потом стирал эти линии по ходу работы. Перья получились очень неплохо. Можно было почувствовать, как их обдувает ветер. Они двигались так, как никогда в жизни не смогли бы двигаться перья каких-нибудь дурацких Большеклювых Тупиков. Думаете, я вру?

Так что мой брат не грабил «Спайсерс дели», кто бы что ни говорил.

Правда, это мало что значило для моего отца, который пришел домой вместе с Эрни Эко после того, как кто-то сказал ему, что его сын говорил на улице с полицейскими. Было уже довольно поздно, когда хлопнула дверь, а потом я услышал, как он поднимается по лестнице, шагая сразу через две ступеньки, и зовет моего брата. Думаю, брат пожалел, что пришел сегодня вечером домой: он сел на кровати и сказал: «Я не…», – но больше уже ничего сказать не успел.

Наверное, мне надо было порадоваться тому, что с ним случилось. Как порадовался бы он, если бы это случилось со мной. Но я видел лицо брата, когда отец щелкнул выключателем и зажег свет.

Его испуганный глаз.

* * *

– Обрати внимание на то, как Одюбон расположил этих тупиков, – сказал мистер Пауэлл.

– Вы имеете в виду этих тупых тупиков, – сказал я.

– Хорошо, этих тупых тупиков. Помнишь крачку? Помнишь, как там все было устремлено вниз? Горизонт находился в самом низу картины, почти незаметный. А чем отличается эта картина?

– Вы имеете в виду кроме двух тупых толстых птиц?

– Да, мистер Свитек, кроме двух тупых толстых птиц.

Я наклонился над стеклянной витриной.

– Здесь горизонт посередине, – сказал я.

– Верно. Если ты продолжишь линии от этих скал, то и они пересекут картину поперек, в точности как горизонт. Видишь?

– То есть здесь все направлено не сверху вниз, а слева направо. Или справа налево.

– Хорошо. Ты думаешь, как художник. Теперь положи палец на хвостовые перья птицы слева. А другой – на дальнюю ногу той, что справа. Теперь я положу свой палец на макушку левой птицы, и мы получим…

– Равносторонний треугольник.

– Верно. Причем длинная сторона этого треугольника находится внизу. Так чем отличается эта картина от той, если говорить об ощущениях?

– Кроме двух…

– Да, кроме двух тупых толстых птиц.

Я пожал плечами.

– Тут мало что движется.

– Не только этим. Чем еще? Думай, как художник. Думай обо всей картине разом, а не только о птицах.

И тут я увидел. Длинный горизонт. Ровные линии. На них опирается треугольник. Все так устойчиво! Я провел по линиям пальцами.

– Совершенно верно, – сказал мистер Пауэлл. – Видишь: если бы он использовал горизонтальные линии и такой треугольник для полярной крачки, это было бы неправильно. Это мешало бы вертикальному движению. Но для этих птиц подходит великолепно. Художник снабдил их устойчивым горизонтом, который сразу бросается в глаза.