Онлайн книга «Посмотри в глаза чудовищ»
Открывай! Николай Степанович ждал. – Зараза, – сплюнули за дверью. – Тебе же хуже, первая бы узнала… Зашлепали тапочки. Николай Степанович выдохнул застоявшийся воздух, набрал новый – и только тогда поставил автомат на предохранитель. Светлана сидела неподвижно. Увидев Николая Степановича, она спрятала что– то в сумочку. – Это не нас, – сказал Николай Степанович. – Налейте мне еще, – сказала Светлана. – «Да здравствуют музы, да здравствует разум!» – согласился Николай Степанович. – Скорее уж – «Не гадая, в ад или в рай:» – Пусть так. Светлана выпила вино. Поднесла руку к лицу, внимательно посмотрела на пальцы. Потом – провела пальцами по щеке. По губам. – Николай Степанович… – Да? – Я: как была? – Даже лучше. Шампанское творит чудеса с женской красотой. – Ой, не о шампанском я: Говорила бабка: если молодой цыган драконью кровь употребит, тут же стариком станет. – О, Боже! И ты сидишь и ждешь? Все это время – сидишь и ждешь? – Сижу и жду… Николай Степанович протянул руку, чтобы погладить ее по голове, но рука сама изменила траекторию и опустилась на бутылку… Квартира Коминта казалась неестественно пустой, невзирая на старинную не слишком компактную мебель (мещанский стиль начала века; тридцать лет назад, когда начали расселять коммуналки, Коминт подбирал буквально на помойках брошенные прежними владельцами предметы и реставрировал их) и валяющиеся повсюду вещи. Просто не летали из угла в угол томагавки и бумеранги, а также боевые вертолеты и марсианские треножники; не работали одновременно три телевизора, демонстрируя футбол, «Мертвые долго не живут» и «Санта-Барбару»; Ашхен никого не учила жить по телефону, Коминт не размахивал гантелями, а железная дорога в детской замерла, как в годы великой депрессии. Не сидели на кухне гости и не свистел вечный на плите чайник… Светлана провела рукой по экрану одного из телевизоров – старого, громоздкого, тяжелого, как сундук пирата – и щелкнула выключателем. Раздалось мерное гудение. Через пять минут экран замерцал. – Его надо не только гладить, но и бить иногда, – сказал Николай Степанович. - Вон туда, где крестик нарисован. Светлана легонько стукнула по указанному месту, и тут же прорезались изображение и звук. –:к этому часу, – сказал дребезжащий голос. – А сейчас я хочу представить вам нашего гостя, художника, чье имя известно всему миру – Михаила Шемякина. Дребезжащий голос, как ни странно, принадлежал Леониду Парфенову. Точно такой же дребезжащий голос раздался, когда собеседник его открыл рот. – Добрый всем вечер. Я рад, что именно сегодня мне удалось встретиться с вами… Светлана осторожно села в глубокое продавленное кресло. Можно было подумать, что она совершенно спокойна. – Михаил, как известно, вы приехали в Петербург, чтобы присутствовать при открытии памятника выдающемуся русскому поэту Николаю Гумилеву. Как автор, что вы могли бы нам сказать? Предыдущая ваша работа, если я не ошибаюсь, это памятник Петру Первому: Вы не ошибаетесь. В прошлом году… – совершенно невозможно было различить на слух, кто из собеседников говорит. Потом что-то треснуло, и звук пропал совсем. Николай Степанович в некоторой оторопи опустился на подлокотник. Светлана сидела неподвижно. Только рука ее, лежащая на колене, непроизвольно дернулась. – Наконец, – сказала она. – Поняли. Кто он. Для нас… – :заслонила собственно поэтические заслуги его – а они неописуемо громадны, – громче, чем прежде, продолжил телевизор. – Знаете, не так давно на радио анонсировали цикл передач о поэтах «серебряного века» – и вдруг в перечне имен имени Гумилева не оказалось. Вначале я подумал, что это инерционное умаление его роли, хотел возмутиться – а потом понял, что нет: эти горе– составители оказались парадоксально правы, потому что Гумилев не есть поэт «серебряного века», нет – он последний поэт века золотого, века Пушкина и Лермонтова… Звук вновь пропал. На экране появился портрет Николая Степановича гимназических времен. Потом он сменился сельским пейзажем. Потом появился Николай Степанович в тропическом шлеме и с винтовкой в руке. Потом – он же в гусарской форме. –:орган для шестого чувства, – сказал телевизор совершенно гнусным голосом. Вновь возникли два собеседника. – И кто же этот меценат?.. – …русской душой. Средства были отпущены… после чего: – То есть иностранцам есть дело до нашей поэзии, а собственное правительство: – :Петербурга. Нет, я бы не выражался столь резко… Треснуло, и теперь звук исчез вместе с изображением. Николай Степанович поспешил включить телевизор на кухне – но сюжет уже кончился, и Парфенов рассказывал о новой коллекции Пако Рабана. До питерских новостей было еще минут пятнадцать. Светлана стояла очень прямо и смотрела на него. – Вот вы давеча про Шишкиных спрашивали, – сказала она. – Да. – Так вот, у цыган память, во-первых, долгая, а во-вторых – общая… – Я это уже понял. – И я все поняла, Николай Степанович. Еще давно поняла, да поверить было трудно. – Вот видишь. Не стареют от этого. – Еще ничего не значит. Может, пока вы на меня смотрите, я не старею. А как только отвернетесь… – Я не отвернусь. – Когда-нибудь все равно отвернетесь. Не век же… – Я не отвернусь. Я просто закрою глаза. Николай Степанович действительно закрыл глаза и откинул голову. Светлана обошла кресло и положила прохладную ладонь ему на лоб. – Совсем как тогда, – сказал он. – Только гитары не хватает. И морковного чая. Хотя есть где-то у Коминта гитара, если только ее индейцы не расколотили… – Не надо гитары, – сказала она. – Не хочу. Ничего не хочу. Все тошно. Еще никому судьба такой подлянки, как нам, не подкладывала. Предупреждала меня бабка, а я над ней смеялась. Вот и досмеялась. – Да, – сказал Николай Степанович. – Ты права. Не будем больше об этом. Никогда. – Вы хотите ехать в Петербург? – Хочу? Не знаю. Боюсь. что придется. Не из тщеславия… – А вдруг это: те же? – Так ведь они-то мне и нужны. Я ничего другого и не добиваюсь, как только встретиться с ними. – Их может оказаться больше. |