Книга Подвиг Севастополя 1942. Готенланд, страница 104 – Виктор Костевич

– Без приказа огня не открывать. Бьем залпом по команде отделенного. Дальше по обстановке. Целиться не забываем.

Я мысленно усмехнулся – стратегия. Команду отделенным даст он сам, не зря поставил их неподалеку друг от друга, на правом и левом фланге первого и второго отделений. Третье, если не услышит приказа, просто выстрелит вдогонку. Но приказ среди этого грохота будет услышать непросто.

– Ты это по какому уставу действуешь? – спросил я его, остановившись у поста наблюдения.

Он пожал плечами и ответил, стараясь перекричать серию дальних разрывов сброшенных с «Хейнкелей» бомб:

– Отец рассказывал, он так командовал полуротой.

– На империалистической?

Странно, я даже не подумал о гражданской. Но в РККА полурот вроде не было. Чертовы «Хейнкели» снова бросили бомбы и, похоже, попали по Бергману.

– Угу. Говорил, что с новобранцами лучше так, да и вообще. Двойной психологический эффект – и для нас, и для неприятеля.

Вторую линию обороны потряс могучий залп из тяжелых немецких орудий. Молчать не хотелось, и я продолжил разговор.

– А на каком он был фронте?

– На Юго-Западном.

– С австрийцами?

– С германцами тоже. После Горлицы. Он под ней как раз и оказался в пятнадцатом.

Залп громыхал за залпом. Второй приходилось худо, как незадолго до этого нам. Стайка «Юнкерсов» в небе изготовилась к атаке.

– В каком чине?

– Прапорщик, как водится. Так и оставался на Юго-Западном до самого конца. В пехоте. Но по специальности инженер.

Старовольский был сегодня на удивление разговорчив. Однако я не стал расспрашивать про дальнейший путь прапорщика Старовольского. Скорее всего, он привел его в Красную Армию. Иначе бы… хотя… Короче, не стал расспрашивать, и всё.

Зато я успел подумать про Ленку и Володьку. Выходит, что в Новосибирской области, куда их эвакуировали, они зимой носили не валенки, а пимы. Или так не по всей Новосибирской области говорят, а только в отдельных местах? Область огромная, целая Франция. Господи, как они там? Ленка писала, что работает на заводе, Володька пошел в первый класс – судя по письмам, полная идиллия. У меня, судя по письмам, тоже. Про пимы надо будет спросить, когда снова удастся списаться.

– Идут, – услышал я чей-то голос и резко прильнул к стене, пялясь до рези в глазах в пыльное облако перед траншеей. Где же они, ну где? Или кому-то почудилось, или кто-то был больно зрячий. Но похоже, действительно зрячий – вот они, нарисовались. Мелькнуло что-то серое – вон там, вон там и еще там, упало, поднялось, исчезло. И в мареве замелькали вспышки.

Просвистело над головой, ударило в тыльный бруствер. Ойкнул и откинулся на заднюю стенку паренек в трех шагах от меня. Пилотка, сверкнув алой звездочкой, упала на дно окопа. Как звали его, комроты? А вот и ответ – голосом Молдована:

– Что с тобой, Воробьев? Живой?

– Ага… Только больно очень… А-а…

И стих – как затихают умершие. Первый. Даже ни разу не выстрелил. Я чертыхнулся, уложил ППШ на бруствер и тщательно прицелился в подозрительный бугорок у колышка со свисавшей оборванной проволокой. Взрывов сзади я больше не слышал, мой слух и зрение полностью были здесь.

Я угадал, а как же не угадать на знакомой до боли местности. Бугорок подскочил, подскочили другие – и понеслись на меня под прикрытием трех пулеметов. Их было больше – конечно, больше, – но я успел заметить три.

– Огонь! – свирепо рявкнул Старовольский. «Огонь!» – прозвучало следом. Десятки винтовок хлестнули воловьим бичом. Заработал «МГ» Шевченко. Мой немец поскользнулся, попытался схватиться руками за воздух и навсегда пропал из поля зрения. Я повел ствол влево и выпустил очередь по другому невнятному бугорку. Похоже, зря, не достал. Или там давно уже был труп.

Немцы швырнули дымовые шашки, и через несколько секунд мы оказались без глаз. Медлить было нельзя. «Не стрелять!» – проорал Старовольский. Бить из винтовок наугад было рискованно, фрицы того теперь только и ждали. Один Шевченко бешено водил пулеметом, клал пули как можно ниже. Второй номер схватил «дегтярева» и держал его на изготовку. Мерзкая минута, нечего сказать. Гранатами надо, гранатами, пока нас самих тут не забросали.

– Подготовить гранаты! – выкрикнул Старовольский.

– Аверин и Мухин – гранатой огонь! – скомандовал Мишка.

– Бухарцев и Езеров – гранатой огонь! – донеслось с другого фланга.

– Черных, Исмаилов…

Красноармеец Аверин (Мухин в дыму был не виден) бросил грамотно, по хорошей траектории, сноровисто укрылся. Я переждал осколки, выглянул краем глаза и поспешно присел опять – бойцы швырнули вторую партию «лимонок». Результат был вполне приемлем. Дым от шашки порвало в клочья, и наметанный глаз мог теперь угадать неясное движение перед фронтом. Что приятно – не в нашу, а в обратную сторону. Шевченко выпустил вдогонку немцам очередь и довольно ощерился.

– С почином, товарищ капитан-лейтенант.

Я не остался в долгу.

– Товарищи бойцы, благодарю за службу… Всех… Молодцы… Так держать… Чтоб ни одна немецкая…

Честно говоря, когда я ставил взвод Старовольского в свою самую первую линию, а взвод Лукьяненко оставил в резерве, у меня все ж имелись сомнения, больно много было у Старовольского молодых и толком еще не обстрелянных. Но с другой стороны, логичнее было поставить вперед именно их, чтобы опытный Лукьяненко в случае чего сумел бы прийти на помощь. Хотя черт его знает, что в подобных случаях логичнее. Главное, я не ошибся, ребята не подвели. Но день пока что только начинался.

Я обернулся на звуки грязной ругани. Ругался старшина второй статьи. Размахивая наганом, стоял у щели и кого-то беспощадно костерил. Я подобрался поближе и увидел двоих знакомцев – Пинского и Пимокаткина. Оба забились в подкоп и сидели там, как испуганные щенки. Мне сделалось неприятно. Такое случается не так уж редко, не с одним, так с другим, но всегда страшно хочется, чтоб обошлось.

Зильбер был особенно возмущен своим подопечным.

– Ты что же, Пинский, курва сраная, мине тут нацию позоришь? Кто тебе дал команду ховаться? Во, видали, товарищ капитан-лейтенант?

Я махнул рукой.

– Оставь ты их, Шевченко разберется. Продрищутся и успокоятся, самим стыдно станет.

Подбежавший Мишка показал обоим кулак.

– Быстро наружу, воины хреновы. Пинский, ты-то как там оказался?

«Непедагогично, – подумал я машинально, – Пимокаткин решит, что на него не рассчитывают».

Шевченко как-то странно на меня посмотрел.

– Вы ранены? У вас весь лоб в крови.

– У тебя тоже, – ответил я. – И у Левки.

Старшина вытер кровь со щеки, удивленно хмыкнул. Лица повернувшихся к нам Аверина и Молдована тоже краснели подтеками. Должно быть, от мелких камешков и металлических частиц, которые мы перестали замечать. А двое героев были целехоньки. «Целки», – зло сформулировал Зильбер. Правда, один, как бы сказать помягче, только что пережил острый приступ морской болезни.