Онлайн книга «Малой кровью»
|
Снайпера приволокли через десять минут. Окровавленное тряпье. Но лицо отмыли. — Я его знаю, — сказал Марейе, командир третьей роты, пытаясь стереть что-то невидимое со щеки. — Был у Скрипача Пфельда сержантом. Фамилия Варме, имени не помню. Мы с ним в одном лагере плен мотали. Скучал по жене, даже плакал. Потом, когда всех сюда повезли, он сбежал. Просто из фургона — в кусты. За ним даже не погнались… Кто-то наклонился, прикрыл лицо убитого беретом. — Наверное, они всех наших пленных — вот так… — сказал сержант Кристиансен. Полковник кивнул. Снова вспомнились те шпионские съемки из лагеря Чихо, которые ему показывали вечность назад. — Они не только пленных, — сказал он вслух. — Они так всех. — Пусть эти собаки друг с другом делают, что хотят, — тихо прорычал Кристиансен. — Я не против пидоров, пока они не нацеливаются на мою жопу. Но когда они нацеливаются на мою жопу, я… — Он оборвал себя и посмотрел на командира. — Простите, полковник. — Нормально, — сказал Стриженов. — Идите по местам, ребята. Сейчас начнется. И действительно — началось… Сутки спустя Стриженов пришел в себя от какого-то гнилого невыносимого воюще-пилящего звука. Он застонал скорее от желания что-то этому звуку противопоставить, чем от страдания или еще чего-то, просто потому, что никакого страдания не чувствовал, и боли не чувствовал, и вообще не чувствовал себя. Он примерно помнил, кто он есть и что с ним происходило, примерно представлял, что такого могло произойти, что он перестал себя чувствовать… и это было одновременно страшно и не страшно. Страшно до такой степени, что не страшно совсем. Он всегда больше всего боялся не смерти, а серьезного увечья — такого, чтоб до неподвижности. До бестелесности… Видимо, стон его был услышан, потому что воющий звук прекратился. То есть тишины не настало, но звуковая гамма переменилась, стала более низкой и более приемлемой, что ли… Потом он увидел, как из мрака над ним сформировалось что-то громадное, сине-серое. Звуки пластались, делились, принимали форму. Маленьких серо-синих нищих человечков. Они толпились вокруг и жадно, нагло и униженно просили. Понадобилось еще две-три вечности, чтобы понять: то, что вверху, — это лицо и плечи. И еще больше, чтобы сообразить: с тем человеком всё нормально, и вообще это док… док… как его?.. Халтурин?.. нет, э-э-э… Поганцев… нет, Урванцев. Точно, Урванцев. И он мне вколол опять какую-то пакость… Из нищеты звуков образовалось — словно слепился космический ком мокрого снега — слово. И слово было: «Очнулся». Мрак еще сильнее задвигался, заклубился, в нем образовалась дверь, в дверь сидя вошел огромный человек, заняв весь проем. — Игорь, — позвал он. — Игорь, ты меня слышишь? — Слышу, — громко сказало все вокруг, хотя сам Стриженов молчал. — Но не узнаешь… Слюдянку помнишь? Я — Давид. — Слюдянку — помню. А ты — Давид… Тат в нощи… Ну ни хрена себе. Ты теперь Голиаф… — И захохотал, сам себе удивляясь и себя стыдясь. — Давид Юрьич, это «компаунд»… остаточное действие… верт-пропаниол я ввел, скоро все будет в норме… — Разберусь, доктор. Скажите, ваше присутствие обязательно? — Да. — Тогда не смею возражать… Игорь, что ты помнишь последним? — Наклонился и навис, почти обхватив крыльями. — Все… и ничего. Смешно, да? Помню… помню… через речку перебрались… туда и обратно… Точно. А обратно-то зачем?.. — В этой атаке его и контузило, — сказал Урванцев. — Вас контузило, товарищ полковник. Чигишев выволок на себе… — Давно это было? — словно выдираясь из сладкого липкого паучьего болота, спросил полковник. Он попытался было приподняться, но Урванцев поймал его за плечо: — Ни-ни-ни… ни в коем случае… Сутки назад. — Так. И где это мы? И что вообще происходит? — Занимаем объект «Сахарная голова». Держим периметр. — Держим, Павлик? — Пока держим. — Потери большие? — Большие, Игорь… У меня лежачих — за шестьдесят. И в строю где-то сто двадцать — ну, сто тридцать… Это все. — Кто командует? — Поручник Ежи Булаховский. — Док почему-то усмехнулся. — Артиллерист. — Помню его, — сказал Стриженов. — А что, других офицеров?.. Повисло молчание. — Всех, — сказал наконец Урванцев. — Диверсионная группа. — Наши ребята, — сказал Давид. — Из Легиона. Но обработанные. Видимо, они очень убедительно сыграли… — Паша, — попросил полковник. — Дай мне попить. Сухо, как… — И, с трудом и жадностью сделав три глотка, выдохнул — Ф-фу… помоги сесть, что ли. Давид, говоришь… А ведь помню… и был ты вот такой. И что с человеком стало? — Что, что… Разъелся, вот что. Худеть надо, а как тут похудеешь, с ихней жратвой? Получите картину художника Кустодиева: купчиха Пьер Безухов у постели раненого князя Андрея… Коньяк будешь? Доктор, можно раненому коньяк? — Контуженному. Не больше наперстка. — Тогда давайте три наперстка, и произведем дегустацию. Не абы что, «Хеннесси», но с Земли. Не местного производства. — Я даже не буду спрашивать, как к тебе попал коньяк. Как ты сюда попал? — У меня катер. И… в общем, я тебе сейчас в трех словах изложу ситуацию, а потом ты меня, если захочешь, убьешь. Но пока, ради бога, не перебивай, а то… потом не отмоете тут… Урванцев принес три пластиковые баночки, Давид подал ему плоскую фляжку: дозируйте, доктор. Тот отдозировал. Полковник поднес баночку к носу: коньяк отчетливо пах йодом. — И написано почему-то: «Для анализов», — сказал Давид. — Что ж вы, доктор, другой посуды не нашли? — А вы читайте полностью, — обиделся Урванцев. — «Натрий хлор, чистый для анализа». Соль. Такую мы ее получаем. Растворы сами делаем. — А почему йодом пахнет? — спросил полковник. — Это у тебя обычный глюк. Хорошо хоть йодом, запах благородный. Меня когда контузило в прошлом году, месяца три — одно только дерьмо в керосине… — Ну ладно, — сказал полковник. — Успокоил. Давайте тогда за нас за всех. Давид хотел что-то сказать, но только поморщился. Выпил. До капли. — Значит, так, ребята… — начал он, возвратив баночку Урванцеву. — У истоков этого идиотского плана сидел я, поэтому и ответственность на мне. А что его в процессе разработки насмерть перекорежили, так ведь это происходит со всеми планами… Полковник, видимо, основательно плыл: контузия, усталость, сердце, недавняя операция, какой-то немыслимый коктейль препаратов… То есть, с одной стороны, он чувствовал обостренную — как будто мозги протерли нашатырным спиртом — четкость восприятия; а с другой — то ли в этой пугающей четкости пропадали какие-то важные детальки, то ли он эти важные детальки просто-напросто моментально забывал. И он так и не понял, а переспрашивать постеснялся, с какого момента должен был вступить в действие гениальный план Давида — то ли с момента появления на сцене Дьявола Чихо, то ли когда Чихо двинулся в свой великий поход… |