Онлайн книга «Малой кровью»
|
Вон он, Цхелай. Ползет уже через огород. Да. И оставить под крышкой на всю ночь. Утром же… Желудок скрутило. Слюна стала вязкой и сладковатой. Денис зажмурился от отвращения. Было больно, даже пробило слезу. Он проморгался и снова приник к биноклю. Цхелай лежал на пузе около самого домика и крутил головой — похоже, прислушивался. Потом встал и, толкнув незакрытую дверь, вошел. И почти сразу же вышел — вылетел — обратно, прижимая к лицу панаму. Сел. Сидел долго. Потом махнул рукой. Денис, взвалив на плечо прибор, направился к дому — просто пригибаясь, не ползком. Возле дома он понял: не прислушивался Цхелай, когда лежал, а принюхивался. Пахло трупом. Уже в той стадии, когда положить его в мешок можно только лопатой. — Кто там? — спросил он. Цхелай помотал головой. — Я посмотрю? — Почему-то Денис стал просить разрешения — и наткнулся на отказ. Цхелай замотал головой сильнее и даже руку выдвинул поперек, преграждая начальнику путь. — Не ходи туда, — проговорил он наконец, заикаясь на каждом слоге. — Не надо. Этого видеть. Нехорошо. — Как скажешь, — согласился неожиданно для себя Денис и, повернувшись, пошел к огороду. Тыквочки вызрели. Это хорошо. За хижиной была маленькая загородка для козы. Загородку кто-то порушил. От козы осталась только скалящаяся голова. — Начальник, — сказал, подойдя тихо, Цхелай. — Мы можем это сжечь? — Нет. Нас сразу найдут. — Ну как-нибудь? Чтобы мы уже далеко ушли? — Зачем? — Нельзя так оставлять. Оскорбление миру. — Не мы же это сделали, — сказал Денис. — Но мы не помешали. — Мы не могли. — Вот именно. Денис задумался. Спорить с чапами по поводу этики бессмысленно. Она у них своя. — Ты не видел нигде свечи? — спросил он. — Видел, — сказал Цхелай, побледнел и вернулся в дом. Они примостили толстую, похожую на перевернутый стакан сальную свечу поверх охапки сена, обложили со всех сторон поленьями дров и завесили тряпьем, чтобы не задул ветер. Такая свеча должна гореть часа три… Наверное, она горела дольше. Потому что только вечером, в пасмурных сумерках, перебравшись через заросший колючкой овраг с топким ручьем на дне и отдыхая после этой переправы, они заметили огненные отсветы на тучах в той стороне, откуда пришли. Получилось, подумал он. Оскорбление, нанесенное кем-то миру, смыто… вернее, стерто огнем… Господи, как я устал. Даже не от этой прогулки по горам, подумаешь, двадцать два дня, ходили и больше, — а от какой-то замотанности самого происходящего. Оно все идет и идет без конца, оно длится и длится, как товарный поезд в тумане, и ты стоишь и не знаешь — ни когда он пройдет, ни каким будет следующий вагон, и ничего от тебя не зависит, и не остановить, и не вскочить, и пошло бы оно куда-нибудь глубоко, но оно не идет, а вернее, идет — как этот самый бесконечный товарный поезд, воняя и погромыхивая на стыках… и ничего от тебя не зависит, можно только сдохнуть, зная, что и этим ты ничего не изменишь, потому что ты просто освободишь от своего присутствия мир, в котором от тебя ничего не зависит… ничего не зависит… — Так что там все-таки было? — спросил Денис. Цхелай помолчал. Покачал головой: — Прости, командир. Не надо тебе этого знать. Нехорошо… Денис хотел было поспорить, что хорошо и что нет, но тут прибор пискнул еще раз. Денис полез за картой… Герцогство Кретчтел, Сайя, планета Тирон. Год 468-й династии Сайя, 46-й день весны, час Волка (примерно 30 июня — 1 июля) — Дай зобнуть, — попросил Серегин. Санчес кивнул, глубоко затянулся — лицо его, в глубоких оспинах от зерен пороха и мелких осколков, высветилось — и передал треть самокрутки Серегину. Тот жадно докурил — это был не табак, а местная трава, горькая, но содержащая что-то наподобие никотина. В каком-то смысле она была даже лучше табака — работала дольше, на день хватало трех-четырех самокруток даже самым заядлым курильщикам. Заядлым Серегин не был, мог обходиться вообще без. Сейчас надо было просто согреться и успокоиться. Из пятерых, ушедших утром в разведку, их осталось двое. А могло не остаться никого — подпусти чапы отряд еще на несколько метров поближе. Двоих, шедших первыми — местных ребят, гвардейцев герцога, — картечница изрубила в окрошку, сержант Пилипенко как-то очень мертво упал и больше не шевелился, а вот им двоим просто сказочно повезло: успели залечь, а потом, прикрывая друг друга огнем, короткими перебежками добрались до оврага, из которого так неосмотрительно вышли несколько минут назад. Называется, срезали угол… — Бабка моя обожала срезать углы, — сказал Санчес. Несмотря на фамилию, он был совершенно русский — из-под Вологды. От испанского деда у него осталась только вредная привычка вспыхивать почти без повода и хвататься за нож, и Серегин подозревал, что именно это и послужило причиной, по которой Костя завербовался. — И обязательно ее куда-нибудь занесет. То в болото, то в крапивы. Но так и не отучилась… Он приподнялся и осторожно посмотрел поверх стены. Потом сел. — Показалось… — За этим шумом хрен чего услышишь, — сказал Серегин. — Да уж… Ветер поднимался уже совсем утренний, листья шелестели так, что казалось, их бьет градом. А скоро начнут скрипеть сучья, обламываться ветки. Потом станет светло. — А ведь это наверняка была засада, — сказал немного спустя Санчес. — И вряд ли на нас. Откуда они знали, что мы здесь пойдем? — Думаешь, засада? — задумчиво сказал Серегин. — Слишком плотный огонь. Стволов тридцать, не меньше. И слишком четкий. То есть лежали, держали эту лощинку под прицелом и кого-то ждали. А тут — мы… нате вам нас. — Да, — согласился Серегин. — Вблизи замка на такое наткнуться — это понятно. Или возле объекта. А так, в тылах… — Вот и я говорю. Может, чапы все-таки между собой схватились? Помнишь, евнух этот, писарь который, говорил… — Тирас? — Кажется… не помню я их этих имен сраных… В общем, писарь епископский. Мол, не суйтесь, подождите немного, они между собой передерутся, а вы потом шкурки соберете и сдадите. Не послушали… — Когда начальство кого-то слушало? — А мы — разгребай. Ну-ка… все-таки кто-то есть… Он опять приподнялся и стал пристально вглядываться в темноту леса. Серегин на четвереньках пересек площадку и стал смотреть с другой стороны. Это была древняя башенка, последнее, что уцелело от маленькой белокаменной крепости, стоявшей на переправе. Сейчас и река пересохла, вернее, ушла отсюда, главное русло было теперь километрах в десяти к югу, и дорогой давно никто не пользовался — между сланцевых плит местами пробивались кусты и даже деревца. |