Книга Три льва, страница 19 – Михаил Голденков

Ночь малая, да Купальная…

Ночь на Яна Купала… Где-то сейчас жгут костры, водят хороводы, голышом купаются в теплой ночной воде рек и озер, парочки с факелами идут в лес искать папарать-кветку, которую, конечно же, не найдут, но, укрывшись в зарослях, предадутся силе бога любви Ладо… Хлопцы прыгают через огонь, а молодые девчата опускают в воду венки, гадая на суженого… Кмитич тяжело вздохнул. Есть ли сейчас такое где? Он уже и забыл, когда и сам присоединялся к празднующим Купальскую ночь. Пару раз водил своего сына к берегу Рши, к старому доброму дубу Диву, где уже, увы, никто не собирался, как в довоенные годы. Исчезли и оршанские язычники кривичи, что устраивали свои паганские пляски и хороводы вокруг Дива, гадали, молились… Словно ветром сдуло. Живы ли? Куда ушли? Сиротливо стал смотреться и старый Див, его сучья грустно обвисли, когда Кмитич подходил к нему в последний раз, перед отъездом на войну. Думая обо всем этом, Кмитич и сам не заметил, как заснул, принимая ранний сон за явь. Вот он идет по ночному лесу, в поисках папарать-кветки, вот разводит руками высокие кусты, за которыми льется странный белый свет, а там… стоит нагая девушка и ее белое тело светится в ночи. Девушка протягивает руки к Кмитичу и, улыбаясь, говорит по-польски:

— Хронь мнье, пане!

Кмитич вскочил, выхватив из-под головы пистолет — кто-то лез к нему на сеновал по лестнице… Полковник взвел затворное колесо пистолета, готовый разрядить его в голову врага.

— Кто идет? — крикнул полковник, понимая, что это может быть и Вяселка или Михал.

— Это пани Мальгожата, пан Самуэль! — услышал он голос девушки. — Пани к вам!

Тут же показалось миловидное личико девушки под мохнатой казацкой папахой. Она счастливо улыбалась.

— Вот же! — в сердцах сплюнул Кмитич. — Я чуть тебя не пристрелил, дурница! У вас, женщин, странно работают ваши красивые головки! Чего надо в такой поздний час?

Паненка уже залезла на сеновал и осторожно присела рядом с Кмитичем, прикладывая палец к губам, мол, тише, не шуми. На ней по-прежнему была надета казацкая свитка, которая сейчас была довольно смело расстегнута на груди.

— Да ты что? — Кмитич почти со страхом уставился в два голубых глаза девушки, которые в сумраке казались почти черными. — Почему не спишь у себя?

— Боязно! С паном спокойней, — и паненка плюхнулась рядом с Кмитичем, — казаков боюсь, да и драгун пана Михала тэж, — закончила она по-польски.

Кмитич явно смутился, но перечить не стал.

— Ладно, ложись рядом, хотя…

— Что?

— Да ничего!

Он опять растянулся на теплом сене, понимая, что сон враз ушел. А шустрая паненка, подкатившись под самый бок князя, обхватила его руками за широкую грудь.

— Э, пани, вы бы это полегче, того… — пробурчал Кмитич, как можно мягче отстраняя ее руку. — Я, между прочим, женат. Да и в отцы почти тебе гожусь. Сколько пани Мальгожате лет?

— Восемнадцать.

— У тебя, поди, и жених есть?

— Нет, пан. Нема, — улыбнулась девушка, плотнее прижимаясь к Кмитичу. Папаха ее куда-то слетела, а длинные пышные волосы разметались, упав на лицо оршанскому князю.

— Теперь пан мой жених, — и она засмеялась, звонко, аж мурашки у Кмитича пошли по всему телу от этого рассыпчатого смеха и близости ее тела, ее пахнувших медом волос.

— Говорю же я тебе, женат я, — чуть ли не простонал Кмитич, — шла бы пани на тот край сеновала. Места тут много. Я ведь тоже не железный и в женском обществе давно не бывал. С огнем играете, пани Мальгожата.

— А пани хцечь грачь с огнем, — усмехнулась паненка, — теперь пан мой коханый, — она хищно улыбалась, словно дразня Кмитича. Неожиданно девушка поцеловала его небритую щеку. Кмитич ощутил влагу ее губ на своей коже, и словно обухом огрели его по голове — все поплыло перед глазами. Ну а паненка уже сидела верхом на нем, осыпая его лицо поцелуями, страстно бормоча по-польски:

— Коханы моэ!

От десятерых солдат отбился накануне пан Кмитич, но отбиться от восемнадцатилетней хрупкой девушки не смог — не имел ни сил, ни возможности. И слились их уста в долгом поцелуе, долгом и страстном. Кмитич застонал от прикосновений этих мягких теплых губ, словно жаждущий в пустыне воды путник, глотая из ведра спасительную влагу. Их руки срывали одежды друг друга, их руки, словно змеи, ласкали тела друг друга… И Кмитич даже не понимал, снится ему это или же происходит наяву… Ночь малая да купальная…

* * *

К полудню, уже приближаясь к окраинам Заболотова, отряд Кмитича завидел несколько отставших солдат и фуражистов посполитой армии. Как только Кмитич приблизился, к ним подъехал на кауром скакуне явно польский шляхтич в венгерских галунах и завитушках, в плоской меховой шапке с пышным пером.

Они коротко представились друг другу.

— Я есть пан Ковальски, — назвал себя поляк, — а кто это с вами? Или такой красивый юноша, или же переодетая паненка.

— Так, — улыбнулся Кмитич, залившись при этом краской, — пани Корицкая. Мы ее от мародеров спасли.

Брови поляка удивленно взметнулись. Девушка оказалась его дальней родственницей. Вяселка и Михал обрадовались, желая побыстрей избавиться от «женщины на корабле», но сама девушка, как это ни странно, идти к родственнику не желала. Она вновь бросилась к Кмитичу, прижалась к нему и стала умолять не отпускать.

— Я не знаю этого пана! Не тронусь с места даже! С вами же я в безопасности! — с жаром твердила паненка. — Пан полковник, не отпускай! Я с тобой хочу быть!

Все удивленно смотрели на Кмитича.

— Во куда все зашло! — хихикнул Вяселка. — А девка-то боевая! Как свитку казацкую натянула, так сущим хлопцем-казаком стала! Как одежда людей меняет, а, пан Кмитич?!

Неожиданно и опытному казаку стало жаль вот так просто расставаться с девушкой, за которую пришлось биться с целой толпой солдат.

— Дело в том, что ясновельможная пани досталась нам в бою, — стал пояснять Вяселка, — мы рисковали жизнями, потом ухаживали за ней, и как-то отдавать просто так неизвестно куда страшимся, да и не желаем, — говорил Вяселка, явно намекая на вознаграждение.

— Я дам пененз, сколько попросите, — уверял Ковальский.

— Не отдавайте меня! — продолжала умолять девушка, вцепившись в руку Кмитича. — Пани не поедет! Сбегу!

Оршанскому князю и впрямь было жалко расставаться с Мальгожатой, хотя его несколько пугала привязанность к нему этой юной паненки. Не вызывал у него доверия и разношерстный отряд этого Ковальского, хотя сам Ковальски производил впечатления благородного человека.

— Я с паном поеду! — твердила девушка. — Я умею из пистолета стрелять метко и со шпагой знакома. Меня учили фехтовать целый год во Львове! На войну поеду!