Онлайн книга «Титаны и тираны. Иван IV Грозный. Сталин»
|
Всю войну, бессчетное количество раз будет повторяться, вводиться в сознание эта фраза. Сталин сделает ее заклинанием. Чадаев: «В 2 часа меня вызвали в кабинет Молотова, туда пришел и Сталин. Он сказал: «Ну и волновался же ты, но речь прошла хорошо». Молотов счастлив. Он знает Хозяина — сейчас тот будет искать виноватых. Но им будет явно не Молотов. Однако страна ждет выступления всезнающего бога, а бог пока молчит, ждет — что будет на фронтах. И подыскивает первых виноватых. Чадаев: «Вечером Сталин был настроен мрачно, говорил гневно: «Павлов (командующий Западным фронтом, принявшим на себя первый удар немцев. — Э.Р.) не имеет связи даже со штабами армий, говорит, опоздала директива… Почему опоздала? А если б мы вообще не успели дать директиву? Разве без директивы армия не должна находиться в полной боевой готовности, разве я должен приказывать своим часам, чтобы они шли?» Первый виноватый был определен. «Сталин продолжал: «Надо поручить эвакуировать население и предприятия на восток. Ничего не должно доставаться врагу». За этой фразой — гибель от рук отступающей армии городов, сел, заводов, азиатская тактика выжженной земли. Тогда, в панике отступления, это было только пожеланием. В скором будущем — станет реальностью. Безумный день продолжался. С фронта поступали все новые отчаянные сведения. Чадаев: «Докладывал Тимошенко: — Удар превзошел все ожидания. В первые часы войны вражеская авиация нанесла массированные удары по аэродромам и войскам. — Стало быть, много советских самолетов уничтожено прямо на земле? — Сталин пришел в неописуемое негодование, прохаживался по кабинету. — Неужели до всех аэродромов добралась немецкая авиация? — К сожалению, так. — Сколько же уничтожено самолетов? — По предварительным подсчетам, около 700». «На самом деле, — пишет далее Чадаев, — в несколько раз больше… Наиболее тяжелые потери понес Западный фронт». И опять — проклинался командующий Павлов. «Это же чудовищное преступление, — сказал Сталин. — Надо головы поснимать с виновных». — И тут же поручил НКВД расследовать это дело». Двенадцатичасовой рабочий день закончился в 17.00. Последним из кабинета вышел Берия — видимо, после обычных решений: виновных расстрелять. Но они уже лежали там — рядом с самолетами… Ночью работа возобновилась. До половины четвертого он непрерывно принимает посетителей. В ту ночь была создана Ставка Главного командования, которую он задумал создать еще в мае, — высший орган управления Вооруженными Силами. Он назывался Ставкой и при свергнутом Николае II, и это было не случайно. Как не случайно Сталин вернет в армию ненавистные революционерам офицерские погоны. Интернационализм, мировая революция — все спрятано в стол. На свет появилась национальная идея Русского государства — идея Отечества… Он решил осмотреться — и пока главой Ставки назначил Тимошенко. Последние посетители покидают его кабинет в 6 утра. День мешается с утром. Любимая маска спокойствия сброшена. Теперь он подлинный — никакой прострации, бессилия. Его постоянное состояние — ярость. Он ненавидит всех за свою вину. Чадаев: «Хотя наши войска мужественно стремятся выполнить директивы о контрнаступлении, — докладывает Тимошенко, — однако ожидаемых результатов пока не достигли. Сталин, выслушав Тимошенко, пришел в бешенство. Он винил во всем командование Западного фронта… Потом обрушился с упреками на Ватутина и Тимошенко. Побледневшие Тимошенко и Ватутин, пряча обиду, попросили послать их на фронт. — Фронт от вас никуда не уйдет. А кто в Генштабе расхлебывать будет сложившуюся ситуацию, кто будет исправлять положение? Их просьба еще более распалила его негодование… Был вызван на заседание нарком танковой промышленности Малышев… — Медленно поворачиваетесь, — прервал его доклад Сталин и начал задавать конкретные вопросы о том, как расширить военное производство и как наладить дело с броневым листом. Было решено образовать на Урале и в Сибири новую базу танкостроения». Он, конечно, понимал: даже если немцы займут всю европейскую Россию, останутся бескрайние просторы Сибири, богатейший Урал. Можно воевать и там. Чадаев: «В завершение по телефону он позвонил заместителю начальника Генштаба Василевскому: «Немедленно передайте командующим фронтами, что мы выражаем крайнее недовольство отступлением войск». Но войска «самой наступающей из армий» оказались пока беспомощны. Армия стремительно отступала. Чадаев: «Были приглашены ожидавшие в приемной секретарь МГК Г. Попов и секретари райкомов. Сталин провел трубкой по усам и сказал: «В ЦК поступают многочисленные просьбы от советских людей создать народное ополчение… Идя навстречу москвичам, мы создадим несколько добровольческих дивизий из ополченцев». В его мозгу уже сформировалась кровавая мысль восточного полководца: приберечь резервы, сохранить свежие, формировавшиеся в те дни в Сибири новые дивизии. Там — страна охотников, там много молодежи. А пока затыкать дыры на фронте человеческим мясом народного ополчения — городской интеллигенцией, очкариками, с трудом умевшими стрелять, молодыми мальчиками из вузов — и потрепанными, истекающими кровью отходящими частями. И начался патриотический призыв в ополчение. Запись была объявлена добровольной, но это был «глубокий язык»: отказавшихся записаться «обливали презрением и обещаниями расправиться». И продолжались поиски виноватых. «В кабинете Молотова он сказал Деканозову — бывшему послу в Германии: «Детеныш утки уже в яйце знает воду, а вы ведь тертый калач. В личных разговорах со мной вы утверждали, что раньше 1942 года не следует ожидать нападения… Как же вы… Словом, надежды на вас не оправдались!» Обрушился он и на маршала Кулика, бездарного военного, который был взят им вместо репрессированных маршалов: «Надо дать по жопе этому бездельнику Кулику!» Так в лихорадочной деятельности идут дни. Ярость и обычная работа — без устали. Но уже открылись подлинные размеры случившегося: военная катастрофа. Чадаев: «Тимошенко докладывает, что ведется перегруппировка сил, чтобы сдержать противника. — Значит, вы теперь уже не собираетесь, как вы собирались раньше, разгромить противника? — спрашивает Сталин. — Да, с ходу это не удается сделать, но после подтягивания новых сил мы, безусловно, разгромим». И все чаще Хозяин срывается: это теперь его обычное состояние. «Сталин стоял у карты, его соратники смотрели укоризненно в его спину. Они не успевали сделать одно, как он поручал другое». Он решил: пора прекращать игру. Пора начинать осторожно говорить правду, пока народ еще не смеет сказать ее сам. |