Книга Легенды московских кладбищ, страница 30 – Игорь Оболенский

Легенда была кончена. Вскоре из жизни уйдет и жена Григория Васильевича. Наследником станет внук, Григорий Александров-младший, которому ни до чего уже не будет дела. В квартире на Бронной первое время будут проводить экскурсии для готовых расстаться с суммой, равной цене бутылки спиртного, а потом сдадут в аренду под офис. Дачу продадут, а бесценный архив первой советской кинозвезды выбросят на помойку…

* * *

Ну а мы идем дальше. Если обогнуть надгробие Орловой, мы увидим небольшой камень с выбитым на нем именем: Агния БАРТО (1906–1981), прекрасная писательница, сценарист и, пожалуй, великая поэтесса. Агнии Львовне довелось пережить трагедию — 4 мая 1945 года ее сын Гарик катался на велосипеде неподалеку от дома в Лаврушенском переулке, и был сбит грузовиком.

Когда Барто сообщили о гибели сына, она почувствовала, как у нее из-под ног ушла земля. Тогда она и написала свое знаменитое стихотворение «Идет бычок, качается, вздыхает на ходу, // Ох, доска кончается, сейчас я упаду».

Вообще писать стихи Барто стала почти случайно. Она собиралась стать балериной. На одном из концертов в хореографическом училище попросила тапера сыграть «Похоронный марш», а сама прочла собственное стихотворение, принимая при этом трагические позы. По воспоминаниям дочери Агнии Львовны, в тот раз в зале находился нарком просвещения Луначарский, который обратил внимание на молодую девушку и посоветовал ей всерьез заняться литературой.

Барто любила наблюдать за детьми, порою присаживаясь возле детских площадок и внимательно слушая малышей. Равных Агнии Львовне не было.

Кроме стихов, она писала сценарии. Вместе с Риной Зеленой сочинила настоящий кинохит «Подкидыш», который и сегодня часто показывают по телевидению. Фразу «Муля, не нервируй меня» Агния Львовна сочинила специально для Фаины Раневской.

По воспоминаниям близких, в последние недели Барто прекрасно себя чувствовала и даже весело отплясывала на своем 75-летии. А через месяц случился инфаркт. И вскоре все было кончено…

* * *

Имя художницы Валентины ХОДАСЕВИЧ (1894–1970) стало для меня почти родным после рассказов Марфы Максимовны Пешковой. Ходасевич, племянница знаменитого поэта, была дружна с семьей Горького, особенно с невесткой писателя Тимошей, которая тоже была художницей.

В книге воспоминаний «Портреты словами» Валентина Михайловна описывает множество встреч, случившихся в ее жизни. Среди героев книги — Максим Горький и Ромен Роллан, Владимир Маяковский и Исаак Бабель, Наталья Гончарова и Михаил Ларионов.

Последней встрече с великими русскими художниками, оставшимися в Париже, посвящена отдельная глава мемуаров Ходасевич. По словам Марфы Пешковой, Валентина Михайловна была ярким рассказчиком. Читая ее воспоминания, я пытался услышать голоса прошлого. Наверное, для того мы и на Новодевичье приходим — здесь связь с былым ощущается наиболее тесно.

«Последний этап нашей командировки — Париж. Сентябрь. По-родному хочется увидеть Гончарову и Ларионова. Узнаю их адрес: недалеко от нашей гостиницы. Находим нужный дом. Ползем по винтовой узкой, крутой каменной лестнице. Дом старый, пяти— или шестиэтажный — нам нужен последний. На каждом междуэтажье вонь — приоткрыта дверка в крошечную уборную: дыра в полу и огромные две ступени. Пахнет еще кошками. Ну, думаю, бедные, живут неважно, несмотря что “знаменитости”! (Русский балет Дягилева прославил их на весь мир.) Дошли до верха — на площадке чуть приоткрытая дверь, номер квартиры соответствует. Звоню. Издали голос: “Входите”. Узнаю голос Ларионова. Пустынная большая низкая комната, странно низко от пола два или три окошка — закрыты (чтобы не сквозило, очевидно). Наискось от входной двери, ужасно нелепо посередине комнаты, стоит очень низкая железная, как в госпитале, кровать, на ней — Михаил Федорович, немного раздобревший, но очень, очень похожий, милый, дорогой! Глазки — веселые щелочки, носик слегка кверху, стриженый или облысел? Сразу и не пойму от радости. Бросаюсь целоваться, внезапно вскрик, падает навзничь с перекошенным от боли лицом и стонет:

— Сейчас, сейчас, подождите, отойдет…

Вот бедняга! Стоим в растерянности — не знаем, что? Чем помочь? Ну как же так? Болен — и никого! Где Наталия Сергеевна? Где какие-нибудь друзья? Вот так так! Не ожидала, что так. Жалко почти до слез.

И сразу — веселый голос:

— Как здорово! Вот неожиданно! Валечка, Андрей, кажется, Романович? Поищите, должен быть стул и одна табуретка — садитесь ближе ко мне!

Спрашиваю, что с ним.

— Говорят разное, уже три недели вот так лежу. Сегодня лучше, вчера купили мне лошадиное лекарство, не смейтесь — такое же человеческое не помогло, а этим намазался — и вот уже легче.

На полу — большая бутыль с белой сметанообразной массой, на этикетке — лошадь и инструкция по-английски: «Для чистокровных лошадей».

Я спрашиваю, где Наталия Сергеевна.

— Она живет не здесь, работает и тут и не тут, а в общем, работаем много. Недавно выставка была, после Испании. Успех! Ну, вот сама расскажет, скоро должна прийти. — Говорит он быстро-быстро, как всегда слегка пришепетывая.

Вскоре пришла Гончарова. Изменилась, постарела (а рано бы еще), лицо строгое и измученное. Она всегда была сдержанной, и все же я ожидала заметить в ее глазах, что она рада встрече. Пусть она скрытная — может, ей плохо, но я-то всегда ее очень любила! Как странно! Возможно ли, что жизненные перипетии могут так изменить внутренний мир человека или переделать заново? Формально все было: мы и поговорили, и она повела нас во вторую комнату, более светлую, показала много своих работ — натюрмортов и целую серию изумительных “испанок”. Причем говорила очень интересно и умно. Запомнилось сказанное:

— Никогда не надо насиловать себя, и если не получается — оставить эту работу и начинать заново, на новом холсте. Через какое-то время посмотреть, и станет ясно, на чем споткнулся, а бывает, что и недооценил или показалось…

Вскоре я позвонила Наталии Сергеевне, и мы встретились в кафе “Ротонда” под вечер. Она была очень задумчивая и связанная. Не хотела ни пить, ни есть. После того как мы с мужем выпили чая, она предложила пойти гулять и посидеть около Лувра на площади Карусель.

— Там очень тихо и красиво на закате под вечер… — сказала она.

По дороге разговор не ладился. Я расспрашивала о Ларионове — ему лучше. Пришли. Мы сели на одну из скамей около круглого бассейна, и она сказала:

— Мне очень тяжело видеться с вами, а слушать еще труднее — мы уж никогда не сможем понять друг друга до конца. Жизнь разделила… Поэтому давайте говорить, не касаясь друг друга, о чем угодно, хотя бы о том, как здесь прекрасно, спокойно!..

Вот такая была у нас встреча с Ларионовым и Гончаровой. Она была, конечно, не очень приятной, и я не того ждала.