Книга Ардабиола, страница 17 – Евгений Евтушенко

— Устриц, — сказал Гривс. — И бутылку «клико». А где же ваше саке?

— Оно здесь, — улыбнулся японец, похлопав по уже известному саквояжу. — Опять придется пить украдкой. У вас в ресторанах жесткие правила.

Официант принес бутылку «клико» с ржавой этикеткой. Когда он открыл бутылку, из горлышка не раздалось даже легкого шипения.

— Без всякого признака моих любимых пузырьков, — сказал Гривс, посмотрев бокал на свет. — Сдается, что под видом шампанского мне предложили доброкачественный уксус.

Гривс пригубил и убедился, что это так.

Официант в панике помчался за другой бутылкой.

— В Америке почти не пьют шампанского, — сказал Гривс. — Я стараюсь привить отечеству культуру выпивки, но безрезультатно…

Официант принес вторую бутылку с еще более ржавой этикеткой.

Пересохшая пробка сразу сломалась. Официант, потея от натуги, вытащил остатки пробки штопором, изображавшим писающего мальчика. Но и это шампанское отдавало уксусом.

В ресторане произошел небольшой переполох.

— Пардон, месье… — подошел сконфуженный метрдотель-француз. — Транспортировка по воде… Тяжелые климатические условия.

— Ладно, давайте водку, — сказал Гривс с безнадежностью в голосе. — Только не рюмку, а сразу бутылку.

Потрясенный заказом, метрдотель раскрыл рот:

— Пардон, месье — русский?

— Месье — пьяница, — ответил Гривс.

— А не слишком ли вы много пьете? — осторожно спросил японец, когда Гривс залпом хлопнул фужер водки.

— Один человек мне когда-то сказал, что можно верить лишь этому. — И Гривс постучал по бутылке. — Его звали Джим. Но это долго рассказывать.

— Вам нужно вступить в организацию борцов за мир. Я имею в виду, конечно, честную организацию, — сказал японец, наливая под столом саке в бокал. — Тогда у вас появится цель в жизни, и вы не будете столько пить.

— Что такое честная организация? — спросил Гривс. — Уже в самом понятии «организация» есть что-то нечестное. Нет, я патологически боюсь любых организаций. В любой из них — правой или левой — свои вожди, свои бюрократы, свои подхалимы, своя дисциплина. А я устал подчиняться командам. Мне бы вон туда!

И Гривс показал на маленькую хижину из бамбука, возвышавшуюся на сваях над искусственным водопадом.

— Что это? — спросил японец.

— Это своего рода местная достопримечательность — ресторан для двоих. Только он и она, и больше никого и ничего. Сидят там, наверно, сейчас двое голубков, воркуют, а на все остальное им наплевать. Завидую. — И Гривс снова приложился к водке.

В это время к ресторану для двоих подошли несколько молодых американских летчиков, изрядно подвыпивших, судя по некоторой некоординированности их движений.

— Сэм! — закричал один из них. — Ты что, заснул?

Сэм — симпатичный веснушчатый летчик, совсем еще мальчик, измазанный губной помадой и с потусторонними глазами.

— Мы улетаем в Сайгон через час. Ты что, забыл? — напомнил ему товарищ.

— Сотри живопись с морды! — с хохотом добавил другой.

Глаза Сэма возвратились в реальный мир.

— О'кэй, — сделал успокаивающее движение рукой Сэм и скрылся в хижине.

Его товарищи, держась за животы, покатывались со смеху.

— Ну и Сэм! Ну и уморил! У него даже на ушах помада!

Вскоре Сэм появился снова — уже без помады на ушах, причесавшийся и подтянувшийся. С подчеркнутой вежливостью он вывел из хижины девчонку с седыми волосами и в несколько помятом платьице выше коленей.

Девчонка на ходу записывала свой телефон помадой на бумажке. Летчики с ироническим почтением козырнули ей.

— Позвони, если полетишь через Гонолулу, — сказала девчонка.

Видно было, что Сэм ей нравится и с ним жалко расставаться. Сэм что-то хотел ей сказать, но ничего не смог выдавить из себя и с натянутой бодростью пробормотал, засовывая листок с записанным номером телефона в карман:

— Война.

Товарищи подхватили его и втолкнули в ожидавший у ворот «виллис», весело помахав девчонке.

— Вот вам и ресторан для двоих, — резюмировал японец. — От жизни никуда не убежишь. Если мы прячемся, она поддевает нас и выволакивает вилкой, как вы устриц из раковин. Разве существует свобода от жизни?

Крыть было нечем.

Но вступать в организацию борцов за мир тоже не хотелось.

Японец уехал произносить речь на торжественном собрании, а Гривс пошел бродить пешком по Гонолулу.

Он размышлял о том, что в бегстве от жизни, пусть даже временном, может быть, и есть единственное счастье. Конечно, потом наступает отрезвление, но испытанного уже никто и ничто не отнимет. Та гаваянка когда-то обманула его, видимо, не поверив ему (мало ли кто, выпив, начинает сентиментальничать!). Но главное было не в том, что она его обманула. Все равно никто у него никогда не отнимет то, как они рядом лежали на сонно покачивающейся воде, как звездное небо наклонялось над ними, как где-то вдали медленно плыл, словно хрустальный башмачок, крошечный светящийся пароход и как он, Гривс, целовал ее твердые соленые груди.

«Все-таки хорошо, что я вернулся сюда!» — впервые подумал Гривс.

Уже смеркалось, и улицы обросли огнями, а Гривс все бродил и бродил по Гонолулу, заходя то в один бар, то в другой, и всюду пил водку, уже не надеясь найти и Америке нормальное шампанское.

Сколько он выпил, Гривс уже не помнил.

В нем сместилось прошлое и настоящее, и когда его взгляд падал на собственную рубашку, расписанную пагодами и пальмами, ему казалось, что он все тот же матросик с «Аризоны», получивший короткую увольнительную. «Как глупо, что ребята с „Аризоны“ отняли у меня сегодня альбом и карандаш!» — думал Гривс, видя измученное лицо негра-чистильщика, упершего, словно роденовский «Мыслитель», подбородок в сапожную щетку, или радостные лица голопузых детишек, которые, зажмурившись, сосали по очереди ярко-алый леденец на палочке.

Вдруг Гривс увидел, что рядом с босыми лимонными ногами детишек прямо на асфальте сидел рыжий О'Келли и делал для них бумажного змея из газеты, в которой была напечатана речь японца на торжественном собрании по поводу годовщины Пирл-Харбора.

Глухой бармен с искаженным лицом пытался высвободить проводок от старомодного слухового аппарата, запутавшийся вокруг ракеты, стоявшей среди тропических цветов. На ракете была надпись: «Делайте войну, не делайте любовь». Ракета запищала дельфиньим голоском, и представительница компании «Авиз» с позолоченными шариками бросила ей из эмалированного тазика вместо рыбы серебристую от холода бутылку французского шампанского. Ракета взмыла в небо, а на ней верхом сидел голый до пояса человек в офицерской фуражке с клочьями крема на трясущихся щеках.