Онлайн книга «Германтов и унижение Палладио»
Ветер ударил в лицо… – Каков Алик, каков акмеист, а? Высшей пробы… И ещё акмеисты есть, и не только акмеисты; Сашу-то Кушнера ты, допустим, знаешь, он вроде бы – традиционалист, а сам по себе, ни на кого не похож. А других, ни на кого не похожих, знаешь? Лёню Аронзона знаешь? А Витю Соснору? А Витю Кривулина? А Ленку Шварц, талант которой даже меня, зачерствевшего, несмотря на отмокания в алкоголе, берёт за живое? – Шварц? Не знаю… – Напрасно. – А вот Соснору и Кривулина знаю, у Кривулина есть стихотворение про Дюфи и Моцарта, помню, понравилось… На юге Франции – не здесь, но где пюпитры толпятся стайкой легконогой на акварели, где праздник Моцарта, разрозненный, безвидный, и цвет, разбрызганный без цели, и сверк бинокля… – Красиво! Ты всех поэтов наизусть знаешь? – Не всех, только гениальных. – А как, как именно гениальных выделить? – спросила Катя. – Арбуз не обманул, сладкий. – Безоговорочно никак нельзя выделить, – сказал Германтов, – не устраивать же тараканьи бега. – Браво… – Костя похлопал. – Хотя я по наитию выделяю, и всегда безошибочно: гений, Катерина, он и есть гений. Но и не там и не тогда – спустя полвека удешевлённого «Скира» перелистаешь: смотри-ка! – вот он, рояль, грохочущий, как чёрная телега, рояль в углу – и я за поворотом стены – и стая листков, усеянных хвостатыми значками… Лист неба, разграфлённый телеграфом. След самолёта. И запись нотная приподнята над нами – но перечёркнута. И творчество – работа в саду истории кровавом. – Это тоже Кривулин? Красиво! – поднося ко рту инжирину. – Правда, для Кривулина чересчур уж красиво. Надкусила… – Тебе бы всё измерять – чересчур красиво, не чересчур, тебе бы всё хиханьки-хаханьки, а ты знаешь, ослепительная Катерина, что мы, свободные и ни на кого не похожие нынешние питерские поэты-гении, все вместе мы, как гордая разношёрстная неиздаваемая плеяда, – это пять серебряных веков, похороненных в наших клоповниках-коммуналках заживо? – Пять серебряных веков?! Не перебрал ли… – Ничуть. Не пять веков, возможно, даже, а шесть… или семь, – Костя всем поровну наливал имбирную. – За что пьём? – За святое искусство! – перехватил с улыбочкой шутливо-серьёзный Генин тост Германтов. Костя крякнул. – А можно всё же объективно понять какой поэт лучше? – не унималась Катя. – Ты или Гена? Турнир затеяли, а кто из двух победитель… – Объективно? Ну и словечко… Тебе же авторитетно намекнули, что гении – не тараканы… – Но, может, тараканы забеги устраивают у гениев в головах? – Браво! – стукнул стаканом о стол. – Да ты, восхитительная Катерина, проста, как голубица, а мудра, как змея. – Это цитата? Кто сказал? – Иисус, слыхала про такого? – Ого! – Поэтов нельзя, даже приблизительно нельзя, сравнивать – назидательно заговорил Костя, потешно положив бороду на стол, – мы гениальные, но разные по всем составам своих поэтик, нет у нас общей базы, кроме мировой поэзии в целом, которую разбираем мы на цитаты. Да и каждого по отдельности к чётким, окончательным составам-свойствам нельзя свести: вот, даже настырнейший Данька Головчинер, умеющий движения небесных светил рассчитывать, даже вооружившись до зубов всеми своими математическими отмычками, ритмические закономерности моих стихов не сумел открыть. – Как же, откроешь закономерности в твоей абракадабре, – весело посмотрела Катя, а Костя послал ей через стол воздушный поцелуй. Ветерок снова донёс снизу откуда-то звуки музыки, обрывки слов. – Небо, огромное небо одно на… Радио, концерт по заявкам, – прислушиваясь, сказала Катя. Потом донеслись сигналы точного времени: ту-ту-ту. – Оцепенелого сознания коснулось тиканье часов… – Это цитата? Багрово-огненный луч скользнул по шиферному скату крыши, померк. Солнце село. Потом, в лиловатых сумерках, Гена ещё читал, удручённо себе самому кивая: внимательно разглядывая перегрызающего мне горло я обнаружил у него на темени небольшое отверстие и дунул в него перегрызающий перестал грызть и задумался – чистейший вымысел! – скажут одни – вполне реальный случай! – скажут другие возникнет дискуссия. Катя похлопала в ладоши: – Счастливый конец бывает и у абсурда? – Дожевав инжирину, спросила: – А инжир мытый? Гена не отреагировал, он читал, будто бы находясь в пустоте, и будто бы к пустоте обращался: горько от мысли что день на исходе что растворяется сахар в стакане что растворяется дым над трубою что испаряются льдины на солнце горько что ветер ломает деревья как горек лук! как горек чёрный перец! но потребности в горечи удовлетворяются лишь частично нужна великая жёлтая горечь на голубом фоне и нужен чёрный свет – Абсурд всё-таки берёт верх? – Катя щекочуще зашептала в ухо Германтову. – И правда, – оглянулась, – будто чёрный свет светит. Потом опять Костя, как бы горячо выдыхая все, тут же рождающиеся слова-созвучия в бесконечную шипяще громыхающую строку: «Астры астральные светят кострами асимметричные непасторальные астры отмщения звёзды отчаянья как обращение и обещание…». – Я же говорю: астральная абракадабра! И на сколько же слов-погремушек тебя ещё хватит? Удостоилась нового воздушного поцелуя и: – «…Астры наперсницы астры перстами светят настойчиво и непрестанно астры осенние звёзды опальные плачут о сердце молят о памяти…» – Так и не дождусь царственного кивка? – заискивающе косился на Катю. – Кивок надо заработать. – Сжалься, я же декламирую в поте лица… – Костя уже не мог остановиться, да и Гена не оставался в долгу. Турнир трубадуров затянулся, давно стемнело, звёзды зажглись. Остро пахло увядающими цветами – поэтичными астрами? Еле слышно шелестела листва. – Когда солнце садится, сразу ветерок налетает… – сказала Катя. – А арбуз каким сладким был… |