Книга Дядя Зяма, страница 38 – Залман Шнеур

А не дольют, так он и пить не станет. Мужичок ставит стопку обратно на стол и крестится. Это значит: «честное слово». Хая-шинкарка доливает в стопку еще каплю, и все налаживается.

Тут доносятся молодецкое щелканье кнута, скрип и стук еврейской кибитки. Затем «тпрру» сопровождаемое проклятиями, которыми извозчик осыпает своих «залетных». Еврейские лошади ржут, и замерзшие шудаки хлопают себя заиндевевшими рукавами. В шинок в облаке пара входит дядя Зяма в подпоясанном широким шерстяным кушаком овчинном тулупе поверх шубы на хорошем меху, а за ним — Мейлехке Пик, его одаренный зятек, с замерзшим остреньким носом.

Зяма теперь берет с собой в поездки между Шкловом и Оршей своего одаренного зятька. Он надеется постепенно втянуть Мейлехке в торговлю мехами и выбить из его головы всякие бредни, вроде производства зеркал и синьки, а также намерение забрать приданое и уехать в Киев к отцу, чтобы заняться там по отцовскому примеру всякими «кошерными» делами. И вообще… Зяма хочет сделать из Мейлехке человека! Зятю достается от Зямы. К тому же Мейлехке Пик все еще не может забыть, что у него красивый почерок, за который его и взяли в зятья. На людях он дуется и то и дело взбрыкивает.

— А-а! — весело кричит реб Зяма, входя в трактир. — Доброго утра, реб Шахне, доброго утра, хозяйка!

Начинается веселая суматоха. Дяде Зяме рады, как отцу родному:

— Доброго утра, доброго года! Давно не виделись!

— Всё дела, дела, крутимся!

— А кто этот молодой человек?

— Этот? Это же мой зять!

— О, наслышаны! Ваша Гнеся вышла замуж! Мазл шов! Мазл тов! Счастливой ей жизни! С вас причитается лекех! [207]

— Ясное дело!..

Хая-шинкарка раскудахталась. Реб Шахне сидит на своем месте, но от утробного смеха весь — от головы до парализованных ног — трясется. Даже меламед и его ученик Лейзерке прибежали поглядеть на дорогих гостей.

Дядя Зяма скидывает верхний тулуп и подмигивает своему замерзшему зятьку: дескать, смотри и учись, что я сейчас буду делать. Одаренный зятек смотрит и видит, что дядя Зяма с удовольствием трет руку об руку, потом делает таинственное лицо и говорит шинкарке:

— Да, хозяюшка, а знаете ли вы, кто я?

Хая таращит глаза: нет, она не знает.

— Кто же вы, реб Зяма?

— Нет? Еще не угадали? Вы не знаете, кто я?

— По моему бабьему разумению… вы — еврей.

— Хе-хе, — отзывается реб Шахне, — вы — купец!

— Нет-нет! — обращается Зяма к шинкарке. — Угадать должны именно вы! Так вы знаете, кто я?

— Вы — богач!

— Скоро будете дедом! — не может удержаться реб Шахне.

— Ах, нет, нет, нет! — машет дядя Зяма обеими руками. — Вы вообще-то знаете, кто я?

— Я знаю! — восклицает Лейзерке, сын Шахне.

— Так скажи, сынок! — мама разрешает сыну разгадать загадку реб Зямы.

— Вы… скорняк!

— Вот ведь глупый мальчишка! — ворчит дядя Зяма.

— Уходи отсюда! — гонит Лейзерку мать. — Кто тебя спрашивает?

— Вы, хозяйка, — уже с некоторым раздражением кричит Зяма, — все еще не можете угадать, кто я?

Нет, она не может. Пусть Бог так пошлет ей всякого добра, как она ломает голову, а угадать не может.

И тут дядя Зяма восклицает с победным видом, с каким библейский Иосиф Праведный разгадал сон фараона.

— Я — голодный!

В трактире начинается тарарам: хе-хе-хе да хи-хи-хи. Реб Зяма — голодный! Где богатство, там и шуточки! Скорей, скорей, скорей! Реб Зяма — голодный, вот оно что!

Это известие, точно эстафета, передается от реб Шахне-шинкаря к шинкарке, от шинкарки — к меламеду и от меламеда — к его ученику Лейзерке, пристыженно запершемуся в задней комнате:

— Реб Зяма — голодный!..

Кажется, даже необрезанный у стойки и тот радуется отгадке, потому что потихоньку поднимает большую бутыль, оставшуюся на столе, и украдкой пытается налить себе еще стопку. Но ловкая Хая ловит его за руку.

— Видишь, — говорит дядя Зяма своему зятьку, пока Хая-шинкарка суетится на кухне, — вот так купец должен вести себя с людьми: всегда весел, со всеми запанибрата, не дуется по пустякам. Сейчас увидишь, какой обед нам подадут…

Что правда, то правда. Отгадка той загадки, которую дядя Зяма загадал шинкарке, оказалась превосходной, а именно: отличный крупник из фасоли с перловкой и яичница на гусином жиру с подрумяненным луком. А еще свежие шкварки с хреном, деревенская квашеная капуста с толченой коноплей, вишневка на девяностоградусном спирту, блинчики, начиненные рубленой печенкой, смешанной с мукой!.. Все семейство шинкаря суетилось вокруг дяди Зямы и его зятька. Все старались ему угодить. Шутка ли! Ведь реб Зяма, не сглазить бы, — голодный!..

Мейлехке Пику такой обед и такой почет очень понравились. В душе он все еще злился на тестя, так безжалостно покончившего со всей его химией, с его ваксой и зеркалами, так быстро забывшего о его красивом почерке и крепко держащего в руках приданое. Но хороший обед и взаимная симпатия между тестем и шинкарем его все же тронули.

«Ладно, ладно, — думал про себя Мейлехке, по-мышиному шевеля усиками над горячими шкварками, — тоже мне фокус!»

Значит, вот что у скорняка называется «стать человеком». Погоди! На следующем постоялом дворе, в Копысе, он докажет, что не менее ловок, чем дядя Зяма.

Через полтора часа после обеда еврейская кибитка с дядей Зямой и его зятьком въехала в Копысь. Это двенадцать верст от Шклова. У обоих была изжога от шкварок с толченой коноплей, и оба очень хотели по стакану чая. Мейлехке Пика к тому же немного развезло от выпитой у реб Шахне девяностоградусной вишневки. Он первым выскочил из кибитки и вбежал в еврейский постоялый двор. Сейчас он докажет тестю, что не хуже его владеет этим ремеслом: быть человеком среди людей. Дядя Зяма в двух шубах и кушаке сонно плелся за зятем. Под его усами блуждала улыбка доброго воспитателя. Это должно было означать: давай-ка, сынок, посмотрим, сумеешь ты стать человеком или нет…

К сожалению, у стойки с закусками стояла одиннадцатилетняя девочка, маленькая хозяйка, которая всякий раз подменяла папу с мамой, когда те были заняты.

Но Мейлехке Пика это ничуть не интересовало. Какая разница? Он, этот одаренный зятек, набросился на девочку, не снимая хорьковой шубы, шарфа, обмотанного вокруг шеи, и толстых шерстяных перчаток, — будто с виселицы сорвался.

— Вы знаете, кто я? — заорал он на девочку.

Одиннадцатилетняя девочка посмотрела на его мышиное остренькое лицо, с криком уставившееся на нее из хорькового меха, и испугалась.