Книга Сын повелителя сирот, страница 128 – Адам Джонсон

Я пристально посмотрел на Сержа, пытаясь уловить смысл его слов, но заметив у него на лице хитрую усмешку, я опрометью кинулся к Командиру Га, которого обнаружил в одном из звуконепроницаемых боксов.

– Они собираются сделать это завтра утром, – сказал Га, когда я вошел к нему. Он лежал на столе для допросов без рубашки, руки у него были привязаны ремнями. – Они собираются вытащить меня на футбольный стадион и клеймить на глазах у всех.

Но я не слышал, что он говорил, не сводя глаз с его груди. Я медленно подошел. Взгляд мой был прикован к ободранному красному квадрату на том месте, где раньше находилось изображение Сан Мун. Крови было много – стол буквально был залит ею, – но теперь из раны сочилась только прозрачная жидкость, образуя на его ребрах розоватые полоски.

– Мне бы бинт…, – попросил он.

Но здесь ничего подходящего не нашлось.

Я заметил, что его знобило. Потом он дважды глубоко вздохнул, отчего ему сделалось очень больно, и странно засмеялся – в его смехе сквозила агония.

– Они меня даже не спрашивали об актрисе, – сказал он.

– Это значит, что вы их победили.

Челюсти у него свело от боли, поэтому он смог лишь кивнуть в ответ.

Пару раз судорожно вздохнув, он произнес:

– Если когда-нибудь тебе придется выбирать между Командиром Парком с его перочинным ножичком, – тут он скрипнул зубами, – и акулой…

Я положил ему руку на лоб, с которого градом лился пот.

– То лучше выбрать акулу, верно? – досказал я. – Послушайте, шутки в сторону. Не пытайтесь прикинуться товарищем Буком.

Имя это, я был уверен, отдалось в нем сильнейшей болью.

– Все было задумано иначе, – сказал Га. – Бук не должен был пострадать.

– Думайте только о себе, – сказал я.

Пот залил глаза Га, которые пылали беспокойством.

– Это сделали с Буком? – спросил он.

Краем своей рубашки я вытер ему глаза.

– Нет, – ответил я. – Бук ушел на своих условиях.

Га кивнул, нижняя челюсть у него тряслась.

В бокс вошел ухмыляющийся Серж.

– Ну, и что ты теперь думаешь о великом Командире Га? – спросил он. – Он самый опасный человек в нашей стране, знаешь.

– Это ненастоящий Командир Га, – напомнил я Сержу. – Это просто человек.

Серж подошел к столу, на котором лежал Командир Га.

Морщась, Командир Га попытался отвернуть голову как можно дальше от Сержа.

Но Серж склонился над ним, будто намереваясь рассмотреть поближе рану. Улыбаясь, он оглянулся на меня:

– Да-а, и этот замечательный Командир прошел тут у нас обучение в школе боли, – сказал он и, набрав воздуха в грудь, изо всех сил дунул на рану Га.

От крика, который последовал за этим, у меня зазвенело в ушах.

– Он готов говорить, – ухмыльнулся Серж. – И ты выслушаешь его признания.

Я посмотрел на Командира Га – дыхание у него было прерывистым и поверхностным.

– Но как насчет его биографии? – спросил я Сержа.

– Ты ведь понимаешь, что это последняя биография, да? – взглянул он на меня. – Эта эра окончена. Но делай, что хочешь, если вытащишь из него признательные показания, ведь завтра, едва рассветет, его поведут на стадион.

Я кивнул, и Серж ушел.

Я наклонился к Командиру Га. Тело у него покрылось гусиной кожей, а потом «мурашки» исчезли. Он не был героем. Он был просто человеком, которого судьба толкнула дальше, чем кого-либо. Глядя на него, я понял ту сказку, которую он поведал нам, сказку о мальчишке-сироте, который слизывал мед с когтей Великого Руководителя. И я осознал, что именно тогда, когда Га рассказывал нам ту историю, моя команда в последний раз была вместе в полном составе.

– Я не отдам тебя на растерзание медведю, – пообещал я ему. – Я не позволю им сделать то, что они задумали.

Глаза Га были полны слез.

– Би-и-инт…, – единственное, что он смог выговорить.

– Мне надо бежать, надо кое-что сделать, – сказал я ему. – А потом я вернусь и спасу тебя.

* * *

Оказавшись в великолепной многоэтажке «Гора Пекту», я не пролетел двадцать один этаж, будто на самолете. Я шел медленно, чувствуя, как тяжело дается каждая ступенька. Из головы у меня не выходило то клеймо. Оно стояло у меня перед глазами, красное и пузырящееся. Я представил его на теле Командира Га, я мысленно видел рубцы от него, старые и поблекшие на широких спинах всех стариков из команды «Пуб Ёк», обезображенную клеймом грудь Кью-Ки – ожог от шеи до пупка. Я не воспользовался своим значком сотрудника отдела «Пуб Ёк», чтобы занять место в привилегированном сидячем вагоне. Я ехал рядом со среднестатистическими гражданами, и на их телах мне неустанно мерещились розовые, идущие кверху буквы «СОБСТВЕННОСТЬ». Такое клеймо было абсолютно на всех, и только тогда я начал, наконец, замечать его. Это было величайшее извращение коммунистической мечты, которой меня учили с детства. Я чувствовал себя так, будто из моего желудка рвали репки.

Я практически никогда не бывал дома среди дня. Разувшись в коридоре, я как можно тише повернул ключ в замке, открывая дверь, а затем приподнял ручку, чтобы она закрылась без скрипа. В квартире орало радио. Родители сидели за столом, а перед ними лежали раскрытые папки с моими бумагами. Они перешептывались и водили руками по страницам, ощупывая ярлыки и скрепки, выпуклые штампы и рельефные печати отделов.

Я уже понял, что больше не следует оставлять дома важные документы. И это были только бланки заявок.

Я толкнул дверь, закрывая ее за собой. Она скрипела, пока не щелкнул замок.

Старики замерли.

– Кто это? – подал голос отец. – Кто там?

– Вы вор? – спросила моя мама. – Уверяю вас, красть у нас нечего.

Они оба смотрели прямо на меня, хотя, казалось, не видели меня.

Под столом они нащупали руки друг друга и сжали их.

– Убирайся! – крикнул отец. – Оставь нас в покое, иначе мы все расскажем сыну.

Мама принялась шарить по столу в поисках ложки. Она схватила ее так, будто это было нож.

– Лучше, чтобы ты не попадался нашему сыну, – пригрозила она. – Он мучает людей на допросах.

– Мама, папа, – подал я голос. – Не волнуйтесь, не надо, это я, ваш сын.

– Но сейчас день, – удивился отец. – Все в порядке?

– Все прекрасно, – заверил я его.

Я подошел к столу и закрыл папки.

– Да ты босой, – удивилась мама.

– Угу.

И на них я увидел ту же самую отметину. Мне представлялось, что и их заклеймили.

– Но я не понимаю…, – начал отец.