Книга Сын повелителя сирот, страница 137 – Адам Джонсон

Когда «храм» опускали на землю, дерево содрогалось и скрипело, но серебристый ключ Сан Мун все же повернулся в замке. Они втроем вошли внутрь, и Бук показал им, как открывается задняя стенка гримерки, державшаяся на петле, будто дверца загона для скота. Этого расстояния вполне хватало для того, чтобы туда вошли вилы погрузчика.

Сан Мун потянулась к товарищу Буку и прикоснулась к его лицу кончиками пальцев, пристально глядя ему в глаза. Так она его благодарила. А может, и прощалась. Бук смотрел на нее, не отрывая взгляда, затем, не выдержав больше, отвернулся и побежал к своему погрузчику.

Сан Мун переоделась, не стыдясь мужа, и, завязывая корым, спросила его:

– У тебя действительно никого нет? – Не получив от него ответа, она повторила свой вопрос: – Ни отца, который мог бы быть наставником, ни матери, чтобы петь тебе? И сестер тоже нет?

Он поправил край ее банта.

– Прошу тебя, – сказал он. – Сейчас тебе нужно идти выступать. Дай Великому Руководителю в точности то, что он просит.

– Я не в состоянии контролировать то, что пою, – ответила она.

Вскоре она, одетая в синий чосонот и сопровождаемая своим мужем, оказалась рядом с Великим Руководителем. Звучала как раз кульминация песни, исполняемой аккордеонистами, которые образовали пирамиду, стоя на плечах друг у друга по трое. Га видел, как Ким Чен Ир опустил глаза – бодрая, наполненная безграничным энтузиазмом игра детей действительно тронула его. Когда песня закончилась, американцы сделали вид, будто хлопают в ладоши, но звука этих аплодисментов, однако же, не было слышно.

– Послушаем еще одну песню, – объявил Великий Руководитель.

– Нет, – возразил Сенатор. – Сначала наша гражданка.

– Моя собственность, – настаивал Великий Руководитель.

– Гарантии, – добавил Томми.

– Гарантии, гарантии…, – проворчал Великий Руководитель. Он повернулся к Командиру Га.

– Могу я взять твой фотоаппарат?

Улыбка на его лице заставила Га внутренне содрогнуться. Он вытащил фотоаппарат из кармана и протянул его Великому Руководителю, и тот, пробравшись сквозь толпу, направился к своему автомобилю.

– Куда он пошел? – заволновалась Ванда. – Он, что, уходит?

Великий Руководитель сел на заднее сиденье «Мерседеса», но машина не двинулась с места.

У Ванды зазвонил мобильник. Она достала из кармана телефон и покачала головой, будто не веря тому, что увидела. Га потянулся к ее красному телефону и она показала ему фотографию Элисон Дженсен, Чемпионки по гребле, сидевшей в автомобиле. Кивнув Ванде, Га прямо на ее глазах сунул телефон себе в карман.

Великий Руководитель вернулся и поблагодарил Га за то, что тот дал ему свой фотоаппарат. – Ну, что, убедились? – спросил он.

Сенатор подал знак, и пара вилочных погрузчиков задним ходом двинулась к грузовому отсеку самолета, чтобы привезти прибор для обнаружения радиации японского производства, корпус которого был изготовлен на заказ.

– Вы знаете, это не поможет, – заметил Сенатор. – Японцы сделали его для определения уровня радиации в космосе, а не для обнаружения изотопов урана.

– Все мои ведущие ученые стали бы утверждать обратное, – возразил Великий Руководитель. – На самом деле они единодушны во мнении.

– На сто процентов, – добавил Командир Парк.

Великий Руководитель взмахнул рукой.

– Но давайте поговорим о нашем общем статусе ядерных держав в другой раз. А сейчас послушаем блюз.

– Но как же Чемпионка по гребле? – спросила его Сан Мун. – Я ведь должна спеть для нее песню, которую сочинила по Вашей просьбе.

– Твои песни мои и только мои, – бросил он на нее сердитый взгляд. – Я единственный, для кого ты можешь петь.

Великий Руководитель обратился к американцам.

– Я был уверен, что блюз затронет ваше американское коллективное сознание, – сказал он. – Блюз позволяет людям оплакивать расизм и несправедливость капитализма. Блюз – это музыка для тех, кому знаком голод.

– Каждый шестой…, – подсказал Командир Парк.

– Каждый шестой американец постоянно голодает, – повторил Великий Руководитель. – Блюз также напоминает и о насилии. Командир Парк, когда последний раз житель Пхеньяна совершал преступление с применением насилия?

– Семь лет назад, – ответил тот.

– Семь лет назад, – задумчиво произнес Великий Руководитель. – А в американской столице в тюрьме томятся пять тысяч чернокожих. И все они попали туда, совершив насилие. Прошу заметить, Сенатор, что ваша тюремная система – мировое зло – ультрасовременные тюрьмы, полный надзор, три миллиона здоровенных заключенных! Но вы не используете их на благо общества. Гражданин, находящийся в тюрьме, никоим образом не заинтересован в том, чтобы выйти на свободу. И труд осужденных не направлен на обеспечение нужд страны.

Сенатор откашлялся.

– Как сказал бы доктор Сон, это в высшей степени поучительно.

– Вас утомила социальная теория? – спросил Великий Руководитель, разочарованно качая головой так, будто ожидал от своего американского гостя большего. – Тогда я даю Вам Сан Мун.

Сан Мун опустилась на колени на бетонную взлетно-посадочную полосу и положила гитару перед собой струнами вверх. В тени тех, кто окружал ее, она безмолвно смотрела на свою гитару, будто ждала вдохновения, которое должно было прийти откуда-то издалека.

– Пой! – прошипел Командир Парк, толкнув ее в спину носком сапога. Сан Мун испуганно ахнула. – Пой! – приказал он.

Брандо зарычал, натянув поводок.

Сан Мун начала перебирать пальцами струны гитары и щипать их кончиком пера филина. Раздались бессвязные мрачные звуки. Наконец, под заунывное дребезжание кочевого санждо она запела о мальчике, который убежал от своих родителей, и те не могли разыскать его.

Люди в толпе прислушивались, пытаясь уловить мотив.

Сан Мун запела: «Поднялся холодный ветер, и ветер прошептал: “Иди, сиротка, иди, усни в моих простынях-волнах”».

Граждане стали узнавать песню по мотивам известной сказки. Но никто не пропел в ответ: «Нет, сиротка нет, не замерзай, дитя!». Эту песню учили все сироты корейской столицы – ее сочинили, чтобы повеселить всех заблудших сирот, носившихся по улицам Пхеньяна. Сан Мун продолжала петь, но толпу явно печалил тот факт, что такая веселая песенка, детская песенка, одна из тех, в которых прославлялась, прежде всего, отеческая любовь Великого Руководителя, исполнялась в совершенно безрадостной манере.

Сан Мун продолжала: «Позвала ребенка шахта: “Укройся в глубинах моих”».

В душе Га зазвучал ответ: «Уходи из темноты, дитя, света, света ищи-и-и».

Сан Мун пела: «И призрак потом прошептал: “Заберусь-ка в тебя я, дитя. И согрею, согрею тебя”».