Онлайн книга «Тургенев и Полина Виардо. Сто лет любви и одиночества»
|
Но и такая сомнительная похвала из ее уст была бы невозможна в моем присутствии. Впрочем, присутствие мое в ее доме становилось все более редким. Однажды, входя в дом, я услышал громкий голос maman и свое имя. Неслышно скинув пальто, я успел застать конец разговора: – …Иван у своей певички днями и ночами пропадает! Ко мне и не заглядывает! А ведь она – замужняя дама, муж у нее – не последний человек, не совсем пропащий, чтоб такое терпеть. Нет, скажите на милость, подружились они! Охотится вместе с Иваном, восхищается русским гостеприимством и вообще Россией, которая с таким восторгом принимает его жену… Неужто не видит, что Иван совсем голову потерял? Или видит, но решил, что внимание богатого русского барина им не повредит? А Иван-то… как он мог?! Это ж надо же! Так себя забыть!.. Развернувшись на каблуках, я вышел из дома, хлопнув дверью. Говорить такое про Полину – каково?! В другой раз я услышал, как она говорит кому-то: – Вот уж полюбится сатана пуще ясна сокола… Ну что он в ней нашел?! Я и сам частенько задавал себе этот вопрос, однако ответить на него не мог или не хотел, грешным делом во время бессонных ночей задумываясь, уж не приворожила ли вправду меня эта цыганка?.. Я чувствовал всем существом, что красота этой женщины иная, не такая, к какой привыкли мы все. Тот самый огонь, мерцающий в сосуде, ее красота была не то в ее глазах, не то в глазах смотрящего… Позже, думая о загадке ее невообразимой притягательности, я часто вспоминал стихи Теофиля Готье: Она худа. Глаза как сливы; В них уголь спрятала она; Зловещи кос ее отливы; Дубил ей кожу сатана! Она дурна – вот суд соседский. К ней льнут мужчины тем сильней. Есть слух, что мессу пел Толедский Архиепископ перед ней. У ней над шеей смугло-белой Шиньон громадный черных кос; Она все маленькое тело, Раздевшись, прячет в плащ волос. Она лицом бледна, но брови Чернеют и алеет рот; Окрашен цветом страстной крови Цветок багряный, красный мед! Нет! С мавританкою подобной Красавиц наших не сравнять! Сиянье глаз ее способно Пресыщенность разжечь опять. В ее прельстительности скрыта, Быть может, соль пучины той, Откуда, древле, Афродита Всплыла прекрасной и нагой! О да, это было написано о ней, о Полине, я уверен. Однако maman не разделяла всеобщих восторгов и не прекращала попыток образумить меня. Да и все прочие, устав восхищаться Полиной, принялись живо сплетничать. – Подумаешь, актерка, певичка! – говорила княжна Мещерская. – Гляньте, как она танцует, как забавно подпрыгивает на кадрили! – Ну, тут уж всякое лыко в строку, – прошептал мне на ухо Мятлов, стоявший рядом, чья любовь к Виардо, хоть и начала угасать, все же еще была сильна. – Все француженки так танцуют. Однако многие разделяли мнение княжны, и на танцевальных вечерах Полину почти никто не приглашал. Любой поступок Полины, любой ее шаг становился предметом обсуждения, а маман не упускала случая возмутиться непристойным поведением француженки. – Это, в конце концов, просто неприлично! – говорила она с возмущением. – Она предстала в образе Орфея в той постановке Гуно – в мужском наряде, вообрази, и теперь в нее влюбляются не только юноши, но и девушки! Та девица едва не зачахла от своей ужасной, противоестественной и выдуманной страсти. – Уверен, все это не стоит никаких разговоров, – пробормотал я в немалом смущении. – Девица, верно, была не в себе, но при чем тут мадам Виардо? Мать желчно усмехнулась. – А при том, что эта твоя цыганка явилась в домашнем платье и папильотках! Слышал ли ты, чтобы пристойные замужние дамы так принимали гостей? И при всем том она имела наглость утверждать, что это делается для блага бедной девушки, чтобы намеренно разочаровать ее. Говорят, та рыдала не переставая… – Ну, хватит, – совершенно непочтительно оборвал я свою мать и вышел. Таким нападкам с ее стороны Полина подвергалась постоянно – удивительно ли, что я все реже бывал в петербургском доме матери? Собираясь за границу вслед за Полиной, я мог себе представить, какую бурю это вызовет в моем собственном доме, а потому откладывал разговор с матерью до последнего. В конце концов, когда откладывать уже было некуда и, начав опасаться, что до нее вот-вот дойдут слухи о моем отъезде, я явился к ней. Лицо ее на секунду осветила улыбка, но затем оно снова приняло привычное замкнутое, угрюмое выражение. Но, полный решимости, я не смутился и не испугался. – Bonjour, maman, – поздоровался я и подошел поцеловать ее. Она величественно кивнула. Мы поболтали о пустяках, и чем больше времени проходило, тем сложнее мне было начать разговор. Наконец я решился. – Я пришел попрощаться – я скоро уезжаю, – сказал я. – Вот как?! – она надменно изогнула бровь. – И куда же ты намереваешься отправиться, позволь спросить? – Во Францию, – смело ответил я, вскинув голову. – За своей певичкой, разумеется, – кивнула она без удивления, с таким видом, будто с самого начала предполагала нечто подобное. – Интересный поворот… Что же, и ее муж не против? – Я же говорил, что он – мой хороший приятель. – Что, настолько хороший, что вы решили жить втроем? – насмешливо спросила она. – Это… вовсе не то, – сбивчиво возразил я. – Быстро же она вас обоих приручила, – продолжала мать. – Интересно, она всех так заставляет плясать под свою дудку? Одумайся, пока не поздно, эта женщина не доведет тебя до добра! Она играет с тобой, как кошка с мышью, ты еще наплачешься, если вздумаешь увиваться вокруг нее и дальше! – Я уеду, и ты меня не остановишь! – пылко воскликнул я. – Она… она мой – самый лучший друг! – Не остановлю? Что же, решил показать, что ты не зависишь от меня? Ну, так поезжай! – закричала она внезапно. – Поезжай! Посмотрим, как долго ты будешь ей нужен без моего состояния! Или ты забыл, что не способен ни к какой работе, что живешь на содержание, которое я тебе выдаю? Слова эти будто ножом меня резанули, в особенности от того, что были правдой. Решив делать карьеру и поступив на службу в канцелярию Министерства иностранных дел, я вскоре подал в отставку: мне хотелось службы легкой, которая давала бы ему возможность заниматься литературой и ездить за границу, а начальник мой, Владимир Иванович Даль, требовал и впрямь дело делать. А оттого, безбедно живя за счет своего содержания, я посвящал себя охоте и литературным трудам и, в целом, жизнь вел весьма беззаботную. |