Книга Черный легион, страница 128 – Богдан Сушинский

Риббентроп говорил долго и путано. О силе, которую нужно продемонстрировать перед всем миром, о том, что в последнее время министры иностранных дел некоторых государств позволяют себе не прислушиваться к его мнению, а значит, к мнению всего руководства рейха; что внешняя политика должна становиться гибче и дальновиднее.

Постепенно министра иностранных дел перестали слушать не только Гитлер, но и все остальные. Кроме Скорцени. О, Скорцени умел выслушивать. Штурмбаннфюрер почти неотрывно смотрел на Риббентропа, не скрывая своего презрения. Он смотрел на него с таким откровенным сожалением, что Риббентроп просто не мог остановиться.

Чувствуя себя человеком, выступившим против Скорцени, он все говорил и говорил, втайне рассчитывая, что в конце концов сумеет и Гитлеру угодить, и Гиммлеру каким-то образом понравиться, да еще и оправдаться перед первым диверсантом империи. В то время как сам Скорцени предчувствовал: чем дольше министр несет свою псевдодипломатическую чушь, тем менее он опасен как противник операции «Черный кардинал».

— Я принял решение, — неожиданно для всех громко хлопнул ладонью по столу Гитлер, прервав Риббентропа на полуслове. — Нисколько не сомневаюсь, Скорцени, что и в этот раз вы и ваши люди осуществили бы задуманную нами операцию безукоризненно. Однако обстоятельства, продиктованные высшими интересами рейха, требуют, чтобы в данный момент мы отказались от приведения в действие плана операции «Черный кардинал».

Скорцени вновь мельком взглянул на Гиммлера. Ну и что, что лицо рейхсфюрера непроницаемо, словно лик идола? В душе он ликует.

— Возможно, лишь на какое-то время, но отказались. Пока что ситуация такова, что ничто не должно быть совершено против папы лично, целостности его окружения и неприкосновенности институтов Ватикана [62] . Мир хочет знать, что мы не осквернили храмов. Мы не можем предстать перед ним разрушителями святынь.

Через полчаса после совещания у фюрера. Скорцени уже был на аэродроме. В ставке делать ему больше нечего.

Выйдя из машины у здания аэродромной службы, он увидел стоявшего неподалеку однорукого полковника, грудь которого была увешана наградами. Штурмбаннфюрер присмотрелся: лицо показалось знакомым. Где-то он видел этого офицера. Где-то он его видел. Возможно, даже узнал бы его сейчас. Странно: пустой рукав. И не отправлен в отставку. Неужели до сих пор числится на службе?

— Кто этот офицер? — вполголоса спросил своего адъютанта. — Вам приходилось встречать его раньше?

Родль бросил взгляд в сторону медленно прохаживавшегося офицера и отрицательно покачал головой.

— Вот это вы зря.

Не предупредив Скорцени, не спросив у него разрешения, Родль шагнул навстречу приближающемуся полковнику.

— Простите, господин полковник, гауптштурмфюрер Родль. Это штурмбаннфюрер Скорцени, — едва заметным движением руки указал на тоже подавшегося навстречу полковнику эсэсовца. — Я его адъютант. Штурмбаннфюрер поинтересовался, кто вы. Если изволите…

— Вот как? — меланхолично произнес полковник. — Так это и есть тот самый Отто Скорцени? Пожалуй, да. — То, что штурмбаннфюрер уже мог слышать его рассуждения вслух, полковника не смущало.

Скорцени ступил еще два шага и тяжелым взглядом мрачно прищуренных глаз, словно стволом шмайсера, прошелся по геройской груди незнакомца.

— Полковник Клаус граф Шенк фон Штауффенберг, — отрекомендовался тот, хотя первым должен был сделать штурмбаннфюрер. Как младший по званию.

— Скорцени, — отрубил первый диверсант рейха. И поневоле напрягся. То, что у полковника не было правой руки, — еще не все. На левой руке, которой граф по привычке одернул френч, не хватало двух пальцев, а вместо левого глаза багровела сплошная рана, из тех, которые, щадя нервы окружающих, заведено прятать под черной повязкой.

— Вы здесь по службе, господин полковник?

— Недавно назначен начальником штаба армии резерва сухопутных войск.

— Недавно? — нашел оправдание своему неведению Скорцени. — У генерала Фромма, — почти сочувственно кивнул он, ощущая, что давно следовало бы погасить интерес к внешности полковника, однако не в силах сделать этого.

Несмотря на все свои увечья, граф держался с достоинством. Изуродованное лицо его все еще хранило отблески аристократической утонченности, а в горделивом запрокидывании головы улавливалась дворянская спесь древних германских родов.

— Восточный фронт? — успел спросить Скорцени, когда рядом с полковником остановился «опель», который должен был отвезти его в ставку.

— Восточный был раньше. Целых два года, — объяснил он, взявшись за дверцу. — Это африканский «трофей». Тунис. Оперативный отдел штаба 10-й танковой дивизии.

«Оперативный отдел штаба 10-й танковой», — зачем-то мысленно повторил Скорцени, поймав себя на том, что у него вырабатывается профессиональная привычка разведчика — запоминать любые детали, на первый взгляд, совершенно не нужные, касающиеся незнакомых людей, даже тех, с которыми его сводит мимолетное знакомство.

Граф уехал, а Скорцени еще несколько секунд смотрел вслед его «опелю».

— Как могло произойти, что его с такими увечьями оставили в армии? — пробормотал Родль.

— В армии резерва

— И все же. Начальник штаба Что станут думать о нашей армии?

— Живое напоминание штабистам-тыловикам о том, что их ожидает, если они и впредь не будут надлежащим образом исполнять свои обязанности. А вы слышали, Родль, как напыщенно он произнес: «Полковник граф Шенк фон Штауффенберг»?

— Лишаясь руки и глаза, очевидно, не обязательно лишаться и своего аристократического достоинства, — философски заметил адъютант.

— Ну-ну, аристократическое достоинство…

Что-то не понравилось Скорцени в этом офицере. Какое-то смутное предчувствие вдруг охватило его, когда он встретился с вызывающе недружелюбным взглядом этого одноглазого «вояки-африканера», как они в СД называли между собой подчиненных фельдмаршала Роммеля. Когда-то судьба уже сводила…. А может быть, нет, может, еще только сведет [63] его с этим отпрыском дворянского рода Штауффенбергов.

«Просто жалость твоя слишком резко переросла в презрительное отвращение к его уродству», — попытался успокоить себя штурмбаннфюрер. Но получилось это у него крайне неубедительно.