Онлайн книга «Мир юных»
|
– Он собирался нажать на курок. – Чем? – вновь фыркает Донна. – Членом? – Если она готова разделить с нами все опасности, пусть идет, – роняет Умник. На этом спору конец: Ум теперь воспринимается как хранитель наследия Пифии. – Нам пригодится любая помощь, – заключаю я. – Но поговорить я хотел не об этом. Вопрос в том, идем ли дальше? Первым делом бросаю взгляд на Умника. Тот кивает. Питер смотрит на Донну. – Господи! – восклицает она. – Джефф, ну чего ты заладил одно и то же? – Потому что речь идет о ваших жизнях. Очередное фырканье. – Простыла? – интересуюсь я. Интересуюсь, пожалуй, несколько раздраженно. – Джефферсон, я уже сказала, что пойду, – говорит Донна. – Хватит сто раз спрашивать. – Ты в покер играешь? – вдруг спрашивает меня Питер. – Нет, – озадаченно отвечаю я. – А. Там ведь как? На руках у тебя несколько карт. А ты поставил уже так много, что не можешь сброситься и все потерять. Это называется «вложиться в банк». – И? – И вот. Я считаю, мы вложились в банк. Сам подумай: Пифия, Ратсо… столько народу полегло… Не могу я поджать хвост и уйти домой. Ну да, как-то так. – Единственный путь – вперед, – подытоживаю я. – По статистике, не важно, сколько уже поставлено, – впервые поднимает на нас глаза Умник. – Если карты на руках плохие, а ты продолжаешь ставить, просто проиграешь больше. * * * По молчаливому соглашению остаемся сегодня в музее. В телах и душах – сосущая пустота. Разворачиваем и съедаем припасы Пифии. Не могу сказать: «Она бы этого хотела». Глупая фраза. Если Пифия на небесах, ее занимает совсем другое. Просто так будет правильно. Окончательно меня добил блокнот. Мы роемся в рюкзаке Пифии в поисках чего-нибудь полезного, и оттуда выпадает книжечка с милой пучеглазой зверюшкой на обложке. Я подбираю с земли блокнотик, он раскрывается, и я невольно замечаю надписи: «друзья» и «мой парень». Девичий почерк с завитушками, сердечки над «й». Протягиваю книжицу Донне. Та прижимает ее к себе и, отвернувшись, начинает плакать. Увожу всех в мебельные галереи, ребята устраиваются спать. Падают как подкошенные, сил ни у кого нет. Мне не до сна. Я отправляюсь искать вакидзаси. А потом долго гуляю по музею, рассматривая старых друзей. Многих маленьких картин нет, как, впрочем, и большинства золотых изделий. Но смерть по-прежнему подбирается к Сократу на полотне Жака-Луи Давида, Брейгелевы жнецы все так же отдыхают на поле, а солнце, как и раньше, освещает девушку с кувшином кисти Вермеера. Украсть их нетрудно: провести ножом по краю картины, свернуть холст в трубочку. А когда вернусь домой, повесить над кроватью вместо плаката. Если вернусь, конечно. Только зачем? Наверное, я должен подумать: «Это бесценное наследие человечества!» или что-то подобное. Должен же хоть кто-то так думать. Но сейчас все кажется неважным, а искусство и подавно. Ну почему я такой?! Что со мной не в порядке? Почему картины всегда волновали меня больше, чем, скажем, Джей-Зи или затяжка марихуаны? Мы – всего лишь животные. Но ведь я волновался за Пифию. Мне жаль Умника, который сейчас по ней горюет. Я любил брата. Любил, как мне казалось, Донну. Или до сих пор люблю. Хотя не понимаю – как же тогда то, что случилось с Кэт? Если я люблю Донну? Может, дело в том, что Кэт поддалась? То, чего я давно хотел, о чем гадал, преподнесли мне на блюдечке с голубой каемочкой. Угощайся, Джефф. Все, что с Донной было сложным и недостижимым, оказалось таким простым! Или, может, это Кэт такая простая. Я-то ладно, я – парень. Я простым родился. Может, у нас с Кэт обычные шуры-муры. Может, она – моя судьба. Может, мне надо позаботиться о сохранности музея, чтобы люди помнили свои великие творения. Может, его лучше сжечь и посмотреть, заметит ли хоть кто-нибудь. Стоя в темной внутренней галерее, я любуюсь натюрмортом с черепом, как вдруг слышу шаги. – Кто здесь? – кричу. Нет ответа. Из темноты совсем с неожиданной стороны выходит Кэт. – Спасибо, – говорит она. – Что заступился за меня. – На здоровье. – Мне было одиноко. – Она смотрит в пол. – Твоим я не нравлюсь. – Они просто… просто… не привыкли к тебе. Вообще-то Кэт не выглядит ни одинокой, ни грустной. – А тебе я нравлюсь? – Она подходит ближе, поправляет волосы. – Конечно, нравишься. – Докажи. – Как? Кэт смеется и бросает сумку на пол. Стягивает через голову рубашку. Я прикрываю рукой фонарь у себя на лбу. А то Кэт в этом ярком свете… Неловко как-то. В голову ничего не приходит, и я брякаю: – Кэт, мне тут надо кое-что обдумать… – Не надо, – отвечает она и целует меня. Льнет ко мне всем телом. Сердце взрывается. – Спасибо, что заступился за меня, – с улыбкой шепчет Кэт. Я роняю все из рук. * * * Пол, оказывается, не такой уж и твердый. Не постель, конечно, но все в мире относительно. Кэт мягкая и теплая. – Мы будто в романе «Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире», – говорю я и тут же об этом жалею. – Чего? – переспрашивает Кэт. «Молчи», – подсказывает мозг, но я не могу. – Про то, как одна девочка со своим младшим братом сбежала в музей «Метрополитен» и стала в нем жить. – А. Лежим молча, я ругаю себя за идиотизм. – Какой у нас план, босс? – произносит Кэт, наматывая на пальчик мои волосы. – Наш план идти на север, потом на восток, к мосту Трайборо. – Значит, через территорию конфедератов. Выйдем в северо-восточном углу парка. Эван тебя ненавидит. Он от нас не отстанет. – Кто такой Эван? – Тот, кто привел экспедицию на Вашингтон-сквер, – поясняет Кэт. – А, скуластый парень? И чего привязался? – Он… – Она отводит глаза. – Твой парень? – осеняет меня. Кэт смеется. Невесело. – Мой брат. * * * |