Онлайн книга «Сумерки зимы»
|
– И вы стали друзьями? – Пожалуй что. Началось все с бокса. Я рассказывал про свою книгу. Ту, про путешественника, я говорил вам о ней. Он упомянул, что боксировал в армии. Так все и пошло. – Гиббонс тоже лечился от алкоголизма? – Нет. Что бы ни держало его на плаву, он не желал притуплять это чувство. – Значит, от депрессии? Посттравматического расстройства? – Возможно. Я знал только, что мой сосед – очень печальный человек. – И Энн? – Мы разговорились о прошлых влюбленностях. Мне и вспомнить-то было почти нечего, а он сказал, что любил всего лишь раз в жизни. Что она пострадала при взрыве. Сам он сумел оклематься, а она так и не проснулась. Я уж решил, он пытается сказать, что она погибла. Ничего подобного. Выяснилось, что она в коме. В частной клинике. Я не знал, что и сказать. Сострил что-то насчет Спящей красавицы. Ему понравилось. Улыбнулся впервые за все время нашего знакомства. Вроде как оттаял немного. Начал говорить. Рассказывал о вещах, которые узнал в той поездке. В пустыне. Как открылось его сознание. – Открылось чему? – Всему. Вы когда-нибудь задумывались о боли? О страданиях, что ей сопутствуют? О том, почему кому-то везет, а кому-то – нет? Вы когда-нибудь спрашивали себя, что будет, если исцелить одного человека от боли? Перейдет ли она к кому-то другому? Есть ли в мире какое-то конечное, заранее определенное количество страдания? Вот о чем он рассуждал. Вот что изводило его и мучило. Кажется, я потворствовал. Позволял говорить. Он приносил мне выпивку… – Вы рассказывали ему о своей работе? О людях, с которыми беседовали? Забавные случаи? – Мы просто болтали о том о сем. – Фред Стейн? Тревор Джефферсон? Чандлер закрыл глаза. – Энжи Мартиндейл? Еще одно движение век. – Дафна Коттон? Чандлер молчал. Только облизывал губы, опять и опять. – Те, что чудом спаслись, так? Чандлер молчал. Они вслушивались в шум ветра и дождя, которые без устали колотили в грязные больничные стекла. – Когда Гиббонс решил убить их? – спросил наконец Макэвой. Лицо Чандлера страдальчески перекосилось. Макэвой дал ему воды, снова сел рядом. – Мы разговорились как-то вечером, – зашептал Чандлер. – Он любил послушать мои истории. Про людей с необычной судьбой. Мне кажется, такие судьбы заставляют нас задумываться. Увидеть полную картину мира. – А Гиббонс был верующим, так? – Паренек из хорошей семьи. По воскресеньям – церковь, в школе-пансионе – молитвы на ночь. – Но верил ли он? – Не думаю, что он ставил под сомнение веру, пока не случился взрыв. А потом уже ничто в его жизни не имело смысла. И он обрел собственную религию. – В Линвуде он по-прежнему молился? – Не при мне. – Так что же это было, мистер Чандлер? Чем он наполнил себя? Долгая пауза, сиплое дыхание. – Чудеса. Люди, обманувшие смерть. Обманувшие Бога. Вот о чем я сказал ему. – Что вы имеете в виду? – Неправедное чудо. – Гиббонсу понравилось ваше определение? – Будто нашел голову Иоанна Крестителя под своей кроватью. Никогда в жизни никто не уважал меня так. – Уважал? Гиббонс соорудил себе религию из ваших бредней. Миссию! Путь к своей Энн. – Я не знал, – замотал головой Чандлер, хлюпнув носом. – Я не знал, что он задумал. – Он ведь беседовал с вами. Все свои идеи он сперва примерял на вас. Вы были его исповедником. – Мне нравилось его внимание. – И о чем он спрашивал? – Его интересовало, не считаю ли я Божественное милосердие конечным ресурсом. Зачитывал мне отрывки из Библии. Из религиозных книг. О вере. О справедливости. И о чудесах. Макэвой уже догадался, каким будет ответ на следующий вопрос. – Он спросил, не кажется ли вам, что уничтожение неправедного чуда позволит осуществиться праведному. Если отменить один акт милосердия, не случится ли другой. Молчание. – И вы сказали «да». – Я сказал, это может сработать. – И затем позвонили тому русскому. Однорукому, мать его, поп-идолу. Чандлер затряс головой, не обращая внимания на боль. Взвыл: – Я был пьян! У Макэвоя не осталось сил. Как назло, раззуделась старая рана в плече. – Кто следующий, Чандлер? О ком еще вы рассказывали Гиббонсу? Чандлер ощерился. Шевельнул пальцами. – Простите. – Чандлер? – Мы просто болтали. Так, пустой треп. Я не думаю… – Что, Чандлер? Что еще вы натворили? – После того разговора, – всхлипнул писатель, – я рассказал о вас. Про вашу жену. О ее стойкости. О том, что она не сдалась после стольких выкидышей… – Что вы… На горле Макэвоя сжались ледяные пальцы. – Мне так жаль. Перед глазами Макэвоя возникла картина: Симеон Гиббонс душит его новорожденную дочь между окровавленных ног Ройзин… Он уже бежал. Несся к выходу. Кровь гудела в ушах, подошвы взвизгивали на линолеуме. Охранник, увидев его, отлепился от стойки дежурной, где так и торчал с пластиковым стаканом в руке. Почуяв неладное, шагнул навстречу, но Макэвой оттолкнул его, даже не остановившись. Распахнул дверь и запрыгал через ступени. Вытащил мобильник на бегу. Нет сигнала. Нет хренова сигнала! Простите меня, простите меня, простите… Он перебрал все, что ему известно о человеке, вознамерившемся убить его ребенка. Вспомнил физическую силу, легкость, с какой тот уклонялся от ударов Макэвоя. Эта боксерская стойка… Он пересек холл, не сводя взгляда с дисплея мобильника. Попытался все-таки позвонить домой, но проклятая дрянь не подавала признаков жизни. Потыкал в кнопки, наткнулся на голосовое сообщение Триш Фарао, которая она наговорила после встречи с Монти Эммсом: …он живой, Маковой. Ты был прав. В телефоне Эммса сохранились сообщения Гиббонса за последние недели. Я оставила подполковника в Хауорте, в кабаке под названием «Овечья шерсть». Пить он ни фига не умеет, надо сказать. Выдал мне мобильник попользоваться и глазом не моргнул. Нам еще потребуется оформить изъятие официально, сунуть его в вещдоки, к прочему набору… Но эти приветы от Гиббонса – просто бомба! Поначалу сплошь извинения и благодарности. Спасибо – за то, что помог ему выбраться оттуда. Что запихнул в пластиковый мешок какого-то иракца и объявил миру, что Гиббонс погиб. Что обустроил ему новую жизнь. Разместил на постой. Позаботился об Энн. Платил по ее счетам. И полным-полно извинений – за то, что подвел его. Что не может оплачивать уход за Энн самостоятельно. За все, что сделал не так… Но потом эти сообщения меняются. Где-то с месяц тому назад, если дата верно выставлена, Гиббонс пишет об обретении смысла. О найденном способе все изменить. Монти уже не вяжет лыка, но я еще с ним поработаю. Потом все утрясем и подчистим. Если ты еще хочешь увидеться с ним, постарайся вытряхнуть чистосердечное признание… |